«Цейре Сион» — молодежное движение, возникшее в России и в Польше перед I мировой войной, было менее уязвимо с идеологической точки зрения, поскольку их сионизм не основывался на какой-либо научной теории и они не верили в то, что авангардом еврейского народа должен стать пролетариат — хотя бы по причине его малочисленности. Обращение Иосифа Виткина к молодежи (1905 г.) с просьбой поддержать еврейский народ в Палестине произвело на лидеров «Цейре Сион» большое впечатление, и они призвали своих соратников изучать в теории и на практике сельское хозяйство, чтобы посвятить себя делу первопроходцев, ожидающему их в Палестине. Эти люди чувствовали, что сионизм добьется своих целей не в результате действия «объективных сил», а только если сами они посвятят всю свою жизнь борьбе за эти цели. Идеология «Цейре Сион» напоминала платформу «Хапоэль Хацаир», будучи менее четкой и определенной, чем доктрины «Поале Сион»; члены этой организации тоже были социалистами, но их социализм основывался, главным образом, на этических соображениях. Позднее он, правда, получил и теоретическое обоснование как «народный социализм» в трудах Хаима Арлозорова; но это произошло лишь после того, как движение «Цейре Сион» охватило всю Восточную Европу и превратилось в один из главных источников эмиграции халуцим в Палестину.
С началом I мировой войны численность еврейских сельскохозяйственных работников в Палестине составляла всего около 1200 человек; количество евреев-горожан, занятых в различных ремеслах и областях промышленности, было ненамного выше. Война угрожала свести на нет все достижения последних трех десятилетий. Особенно пострадали беднейшие слои еврейского населения. Когда Турция вступила в войну, прекратился экспорт фруктов и вина из Ришон ле Сиона и Зикрон Яакова; строительные фонды исчерпались; банк сионистов закрылся; цены на продукты и предметы первой необходимости росли, а заработная плата падала в результате массовой безработицы[430]. Не говоря уже о политических проблемах, с которыми столкнулся йишув, об арестах и гонениях со стороны турецких военных властей, еврейскому трудовому классу в Палестине и его организациям угрожали экономический крах и голод. Однако застой воцарился не во всех областях: несмотря на тяготы войны, в Палестине возникло четыре новых коллективных сельскохозяйственных поселения (в том числе Кфар Гилади и Айелет Хашахар).
Для спасения от голода и нужды был создан «Хамашбир» — центральный рабочий закупочно-торговый кооператив, который впоследствии сыграл важнейшую роль в развитии профсоюзного движения и сети сельскохозяйственных поселений. Но халуцим пребывали в отчаянии, а многих лидеров рабочих организаций (в том числе Бен-Гуриона и Бен Цеви) турецкие власти выслали из страны. Тот факт, что рабочие в Иудее и Галилее были, в сущности, одной большой семьей, что все они лично знали друг друга, в первые годы после иммиграции оставался для них источником силы и солидарности и помогал легче перенести тяготы жизни в незнакомой стране. Но теперь он стал причиной быстрого распространения пораженческих настроений. И те, кто прежде считал себя авангардом великого процесса национального и социального возрождения, начали теперь страдать от клаустрофобии. Они уже мечтали увидеть новые лица. Но с запретом иммиграции в 1914 г. эти надежды рассеялись, и палестинские евреи впервые почувствовали, что малочисленность может быть настоящим проклятием. Недостатки сложившейся ситуации были очевидны почти на всех уровнях. Много писали о преимуществах семейной атмосферы квуцот, но, как это часто бывает, теория и практика расходились друг с другом. Ежедневное тесное общение 12–15 членов коммуны, у которых почти не оставалось возможности побыть наедине с собой, вовсе не обогащало личную жизнь (как утверждали теоретики), а, напротив, вело к духовной деградации: гипертрофированный коллективизм далеко не всегда выявлял самые лучшие качества в членах общины. И в результате многие отказались от того, что еще несколько лет назад считали идеальным образом жизни[431]. Сколь бы перспективным ни казалось зарождение коллективных поселений, едва ли эти коммуны смогли просуществовать долго без притока новых иммигрантов из Европы. Первым лучом надежды стала русская революция в марте 1917 г. Восемь месяцев спустя была опубликована Декларация Бальфура, а еще через месяц, в декабре 1917 г., отряды генерала Алленби вошли в Иерусалим.
В один из дней праздника Хануки в 1919 г. в Яффу прибыло судно «Руслан», на борту которого находились новые иммигранты — 671 человек. С этой даты начался новый период в истории трудового движения в Палестине. В ходе третьей волны иммиграции, продолжавшейся еще четыре года, в Землю Обетованную прибыло 37 000 человек; многие из них входили в социал-сионистские молодежные организации. Впрочем, третья алия началась даже раньше: первая группа иммигрантов прибыла из польского города Бендзин менее чем через четыре недели после того, как было подписано перемирие. Они проделали долгий и трудный путь по заснеженным дорогам Европы, сотрясаемой войной и гражданскими волнениями (еще не была восстановлена система общественного транспорта!). Большинство добирались до Палестины через Турцию, некоторые — через Японию[432]. От окончания второй алии их отделяло всего пять лет, но разница в мировоззрении между этими двумя поколениями иммигрантов была огромной. Третья алия в определенном смысле была лучше подготовлена к жизни в Палестине. Многие иммигранты этой волны заранее обучились принципам ведения сельского хозяйства и говорили на иврите лучше, чем их предшественники; кроме того, они ехали в Палестину не по отдельности, а организованными группами. Но, как заметил с сожалением один из старых иммигрантов, эти люди не были готовы к встрече с палестинскими реалиями[433].
Обычный иммигрант 1905 г. не питал иллюзий: он знал, что едет в отсталую, слабоцивилизованную страну и что его надежды на создание социал-сионистского общества осуществятся только в отдаленном будущем. А иммигрант 1919 г. был нетерпеливым сыном революционной эпохи; кроме того, Декларация Бальфура, казалось, приблизила исполнение его мечты. Он был склонен не к компромиссам, а к радикальным решениям. Он мечтал о превращении Палестины в одну большую коммуну — и не в отдаленном будущем, а в течение ближайших года-двух. Те, кто принадлежал к одному из сионистских молодежных движений, воображали себе, что жизнь в Палестине будет похожа на летние лагеря в Галиции или на Украине — с танцами, флагами, кострами и прочими символами, характерными для молодежных движений Европы. Некоторые новые иммигранты присоединились к уже созданным квуцот, но большинство вскоре покинули эти общины, не удовольствовавшись их укладом и не найдя общий язык с иммигрантами второй алии. Они хотели жить по-своему, а не вписываться в уже сложившиеся коллективы. Возвращение из царства грез в мир реальности оказалось неожиданным и, как обычно, болезненным. Иммигранты третьей алии не были готовы к политическим проблемам, к стычкам с арабами и, самое главное, к безработице, сопутствовавшей всему периоду послевоенной экономической депрессии. И когда массовая иммиграция сошла на нет, а община русских евреев, бывшая прежде основным источником переселенцев в Палестину, оказалась отрезанной от остального мира, среди новоприбывших палестинцев снова воцарилось отчаяние, сходное с тем, которое довелось пережить второй волне иммиграции.
Если для второй алии «университетами» были Петах Тиква, Сейера и Дегания, то основными вехами на пути становления третьей алии был «Трудовой легион» («Гдуд Ха’авода») с его палатками и ветхими лачугами на дорогах между Хайфой и Назаретом и посреди бездорожья между Земахом, Тиверией и Табхой в Южной Галилее. «Трудовой регион» был основан в 1920 г. на собрании в честь памяти Йосефа Трумпельдора, который погиб несколько месяцев назад, защищая Тель-Хай во время атаки арабов. Именно Трумпельдору пришла в голову мысль организовать трудовые легионы для обустройства Палестины и подготовки почвы для массовой иммиграции. Первоначально «Трудовой легион» насчитывал всего 80 человек, но со временем разросся до 700 членов. Он просуществовал всего 6 лет, но стал настоящим авангардом первопроходцев: члены легиона первыми заселили Езреельскую долину и первыми основали киббуцы. Если бы не они, то еврейские рабочие могли бы и не добиться прочного положения в строительстве и других городских ремеслах. В «Трудовой легион» входили, главным образом, молодые мужчины (и несколько молодых женщин); многие из них прошли школу русской революции, были полны юношеского задора и готовы «сгореть на трудовом посту». Попали в ряды легиона и мистики-богоискатели, и романтики-энтузиасты, стремившиеся найти себя, усмиряя плоть и дух, — правнуки Достоевского и племянники Бреннера. Были среди них и члены интеллектуальных молодежных движений, испытавшие влияние Мартина Бубера, и закаленные старожилы из второй алии, годами не открывавшие ни одной книги[434].
Легион делился на малые группы по 12–15 человек каждая; группы эти были рассеяны по всей стране. Они занимались строительством дорог; некоторые трудились на стройках в Хайфе, Иерусалиме и Галилее; другие чинили автомобили в Беер-Шебе. Выделялось два главных центра их деятельности: один — в Мигдале, где находилась главная база легиона в Южной Галилее, а другой — в Рош Хайине, где несколько сотен человек работали на строительстве железной дороги. Почти с самого начала члены легиона приняли коммунистические принципы. Они не получали денег за свою работу: все доходы помещались в общий фонд, а жизненные нужды членов коллектива удовлетворялись на основе абсолютного равенства. К сельскохозяйственным поселениям легионеры относились неоднозначно. Кое-кому из них нравилась идея создания крупных земледельческих коллективов. Но природные условия для развития сельского хозяйства были в Палестине очень тяжелыми: Эмек, позднее ставший одной из самых плодородных областей, тогда еще был болотистой местностью, кишевшей малярийными комарами. Не было ни дорог, ни воды, ни электричества; даже растительность была совсем скудной. Поэтому некоторые члены «Трудового легиона» скептически относились к делу сельскохозяйственного освоения страны, считая его непосильным для горстки людей, которые, невзирая на весь свой энтузиазм, не смогли бы справиться с такой масштабной задачей и не обладали достаточной профессиональной подготовкой. Но энтузиастов оказалось гораздо больше. И в сентябре 1921 г. в долине был разбит первый палаточный лагерь, а чуть позднее, в том же году, — второй. Недостаток профессионального опыта легионеры компенсировали самоотверженной работой; и, вопреки всем ожиданиям, они добились первых скромных успехов… во всяком случае, не потерпели поражения.
Затем предложили трансформировать легион в один большой киббуц или несколько поселений-коммун, но это послужило причиной первого серьезного раскола в рядах легионеров. Некоторые утверждали, что городские рабочие коммуны бесперспективны: в любом случае они просуществуют недолго, поскольку рабочий класс в Палестине должен в конце концов найти свое истинное призвание в сельскохозяйственном труде. Но большинство не соглашались с этой точкой зрения по ряду причин: ведь основная задача легиона заключалась в том, чтобы «завоевать» все виды деятельности — и не только в сельской местности, но и в городах. Вторая алия пострадала именно из-за того, что сосредоточила все свои усилия на сельском хозяйстве; кроме того, подобное ограничение не согласовывалось с принципами классовой борьбы. И в 1923 г. «Трудовой легион» раскололся: некоторые его члены впоследствии объединились в киббуц Эйн Харод, большинство же продолжали работать в малых группах, разбросанных по всей стране.
Спустя три года численность легиона заметно возросла, но первоначальный энтузиазм был уже утрачен. Стало очевидно, что не удастся вовлечь в его ряды большинство еврейских рабочих в Палестине: они не желали принимать образ жизни легионеров. Рост разочарования отразился в процессе политической радикализации. Влиятельное меньшинство пришло к выводу, что главной задачей является классовая борьба, а следовательно, центры активности «Трудового легиона» следует переместить в города. Легионеры ожесточенно враждовали с Хистадрут — Генеральной федерацией еврейских профсоюзов, основанной в 1920 г. Некоторые члены легиона начали также отказываться от сионистских принципов. Поскольку попытка создать социалистическую общину в несоциалистическом окружении окончилась неудачно и так как в иерархии приоритетов этих людей мировая революция стояла выше, чем идеалы сионизма, их антисионизм выглядел вполне логичным. В декабре 1926 г. произошел второй раскол «Трудового легиона» — в основном по политическим причинам. Более крупная группа позднее влилась в существующие социал-сионистские партии, а фракция меньшинства распалась в 1928 г. Несколько десятков ее членов эмигрировали в Советский Союз, где основали сельскохозяйственное поселение в Крыму. Эта колония прекратила свое существование после ареста большинства ее жителей в 1930-е гг.[435].
Среди новых иммигрантов 1919–1920 гг. были и первые члены «Хашомер Хацаир» («Юного стража») — организации, которая сыграла важную роль в дальнейшей истории сионистского движения. Многие ее члены, шомрим, были выходцами из семей среднего класса, вполне зажиточных по стандартам Восточной Европы. Большинство из них были вполне ассимилированы и получили польское или австронемецкое образование; народная культура идиш, в которой выросли члены второй алии, была чужда этим новым иммигрантам. Они обратились к сионизму вовсе не в результате социально-экономического анализа ситуации, в которой находились еврейские трудовые массы. Свой долгий путь в Палестину они начали с совершенно иной отправной точки: будущие шомрим решили, что смогут воплотить свои культурные и духовные идеалы, только участвуя в строительстве нового общества в Эрец-Израиле. Серьезное влияние на них оказали идеи и символы немецкого молодежного движения, а также Мартин Бубер, который в своей знаменитой речи, произнесенной в Вене незадолго до конца I мировой войны, объявил, что молодежь — это вечная надежда человечества на счастье, шанс, который возникает в каждом новом поколении, но который мы всегда упускаем. Шомрим верили словам Винекена, идеолога немецкого молодежного движения, который утверждал, что молодежь ценна сама по себе как таковая и что только молодые люди, не связанные узами семьи, классового и общественного положения, способны стать настоящими революционерами. Они верили в то, что молодежная культура обладает большей искренностью и гармонией, чем мир зрелых людей с их компромиссами и ложью.
Эти идеи были не такими уж оригинальными, революционными или интернациональными, как считали некоторые их современники. Сионизм, и в особенности его левое крыло, билуйцы и социалисты-первопроходцы 1904–1906 гг. тоже в свое время были молодежными движениями. А протест против либерально-ассимиляторских западных установок и против разлагающего, паразитического образа жизни в штет-лах Восточной Европы всегда оставался главной движущей силой сионистской мысли. Однако «Хашомер Хацаир» все же отличалась определенным своеобразием. Романтические восторги, охватившие молодое поколение по всей Европе, не обошли стороной и юных представителей еврейского среднего класса на Востоке. Их интеллектуальными наставниками были Маркс и Фрейд, Ницше и Бубер, Густав Ландауэр и Винекен. Их ранние публикации изобиловали ссылками на религиозные ритуалы и символы молодежного движения: «исповедь», вечный огонь, искупление души и т. п. Их трапезы были сродни таинству святого причастия. «Эротическая энергия нашей общины, — писал один из них в то время, — наиболее полно выражается не в разговорах и даже не в танцах, а в совместных трапезах: без алтарного стола не может быть подлинной общины»[436].
Обстановка в киббуцах «Хашомер Хацаир» поначалу не особенно отличалась от атмосферы, царившей в польских летних лагерях. Строительные и дорожные работы были нелегкими, а окружение — чужим и незнакомым, но киббуцники не унывали: ведь у них оставались долгие ночные часы, когда они танцевали, вели бесконечные «сихот» (беседы, в которых участвовали все члены общины, раскрывавшие свои самые потаенные мысли) и читали лекции на такие темы, как, например, «Эрос и наше общество». Известна история о том, как однажды посреди ночи, когда все уже спали, членов группы внезапно созвали на срочное собрание. Один из шомрим, потупив глаза, произнес торжественным, приподнятым тоном («как первосвященник во храме»): «Я созвал это собрание потому, что я, то есть мы, товарищ X и я, только что стали семьей». К сожалению, на этом месте хронист заснул, но на следующее утро ему сообщили, что «сиха» продолжалась еще долго и была прекрасней, чем когда-либо[437].
Представления «Хашомер Хацаир» о сущности коллективизма были куда более радикальными, чем воззрения жителей квуцот, созданных предыдущим поколением иммигрантов. Они считали, что дети должны учиться коллективно и ночевать в отдельном детском доме, а не вместе с родителями. Шомрим решили «ликвидировать семью как ячейку общества, признавая ее лишь как форму эротической жизни». Сама мысль о том, что двое молодых людей могут предпочесть общество друг друга компании всего коллектива, воспринималась как асоциальная и реакционная и считалась пережитком буржуазного общества. В киббуцах царила атмосфера большой семьи: если член коллектива решал отправиться в двухнедельное путешествие по стране, он должен был созвать общее собрание, объявить о своем намерении и добавить, что будет очень скучать по своим товарищам. Центральным элементом коллективной жизни были танцы после работы: они представляли собой не просто проявление юношеской жизнерадостности, а внешнее выражение внутреннего мистического опыта. Политикой в те ранние годы киббуцники почти не интересовались. К чему, писал один из них, обращать внимание на пустое газетное фразерство? Зачем ходить на политические митинги, где демагоги швыряются бессмысленными словами? Шомрим все еще верили в духовную революцию. Они считали себя «немногими избранными», которым удалось спасти свою душу — присоединиться к коллективу, приехать в Палестину и строить новый дом для еврейского народа. Политика казалась им ненужной и бесполезной[438].
Но постепенно суровая реальность брала свое. «Куда ушел энтузиазм недавних лет?» — спрашивал уже в 1924 г. член одного из первых киббуцев. Многие шомрим перестали приходить на собрания. А собрания перестали проводить в сумерках: теперь (что, должно быть, символично) пользовались яркими парафиновыми лампами. Старые символы немецкого молодежного движения уже казались неуместными и постепенно вышли из обихода. Экзальтированный романтизм, религиозность и эстетизм исчезли. Члены киббуцев начали понимать, что молодость — это лишь преходящая ценность и что малые группы молодежи, несмотря на весь свой идеализм, не смогут осуществить мировую революцию[439]. Позднее этот идеализм уступил место озлобленности против обманувших их «высших сил» и «ядовитого влияния» немецкого молодежного движения. Но в этой экзальтированной самокритике шомрим упустили некоторые важные моменты: разве решились бы эти дети среднего класса сменить комфорт и относительное спокойствие европейской жизни на тяготы Палестины, если бы не романтический импульс, который они получили от «Вандерфогель» и «Свободной немецкой молодежи»? По иронии судьбы, немецкое молодежное движение только породило молодежную субкультуру, но не достигло своих более честолюбивых целей, тогда как еврейское движение благодаря своей настойчивости и удачному стечению обстоятельств вошло в анналы истории как одна из немногочисленных молодежных групп, успешно развивших новый, оригинальный стиль жизни.
Процесс возмужания, перехода от юношеского движения к киббуцной жизни занял долгие годы и оказался нелегким. Мечта о создании кочевой духовной семьи, проповедующей мессианские идеи и спасающей членов коллектива от грехов, так и не сбылась. На место старых идеалов приходили новые; сказывалась и привычка к нужде и лишениям. Шомрим были изолированы от остального общества; их критиковали за элитарность, за отрыв от рабочего класса и его реальных, повседневных проблем. Но прежде всего шомрим осуждали за отсутствие истинно еврейского содержания в их культурной жизни. Со своей стороны, у шомрим не вызывал особого восхищения тот образ жизни, который вели их предшественники на пути в Палестину. Кроме того, сохранялся традиционный антагонизм между русскими и польскими евреями. Первоначально членов «Хашомер Хацаир» привлекали философия А. Д. Гордона и идеи «Хапоэль Хацаир», Гордона же привлекали, в свою очередь, искренность и идеализм юных первопроходцев из Галиции; кроме того, ему нравилось, что эта молодежь придает такое большое значение самообразованию. Но шомрим с самого начала воспринимали учение Гордона лишь с оговорками, и чем дальше, тем заметнее это становилось: их раздражал привкус толстовщины и вегетарианства в гордоновской философии. А его представления о социализме и о строительстве нового социалистического общества в Палестине казались шомрим почти такими же иллюзорными и непрактичными, как те идеи, от которых они сами уже отказались.
Постепенно шомрим отошли от «Хапоэль Хацаир», не примкнув ни к одной из других политических партий. Вслед за ранним поэтическим периодом (по выражению одного из них) наступила философская интерлюдия — попытка воспринять самих себя и окружающий мир в более объективном свете; и этот новый взгляд на мир шомрим искали без помощи идеологического компаса. В этот период был основан первый киббуц (Бет Альфа), однако этот опыт ознаменовался и рядом неудач. Многие тогда покинули ряды своих бывших соратников и вернулись в Европу. Но те, кто остался, создали новые киббуцы — Мишмар Хаэмек, Мерхавью, Ган Шмуэль и Эйн Шемер. В 1927 г. первые пять киббуцев, насчитывавших в общей сложности менее 300 членов, объединились в ассоциацию, и так возник киббуц Арци. Киббуцники методом проб и ошибок вырабатывали новый, особый образ жизни, гораздо более практичный, чем тот, который вели шомрим в ранние годы своего пребывания в Палестине. Просветительские идеи, адаптированные к палестинским реалиям, продолжали играть в их жизни важную роль; а молодежное движение в диаспоре, породившее «Хашомер Хацаир», по-прежнему служило запасным резервуаром, из которого ежегодно пополнялись палестинские киббуцы. Политика «Хашомер Хацаир» состояла в организации новых киббуцев, а не в пополнении численности в уже существующих поселениях. В те времена считалось, что оптимальное количество населения в киббуце не должно превышать 100 человек.
Радикализм шомрим, который прежде проявлялся в надеждах на духовную революцию, теперь обрел новое выражение в политике: киббуцники приняли идеи левого революционного социализма. Подчеркивая необходимость укрепления обороноспособности киббуцев, шомрим не поддерживали ориентацию других социалистических группировок в Палестине на 2-й социалистический Интернационал. В 1927 г. галицийская организация «Хашомер Хацаир» под руководством Мордехая Орена приняла новую программу, которая, как показалось большинству критиков этого движения, уводила шомрим от сионизма в сторону 3-го коммунистического Интернационала. Но все эти идеологические поиски и борьба относятся к более позднему периоду. А на более ранней стадии киббуцы «Хашомер Хацаир» стали требовать выработки общей политической платформы, которая объединила бы всех членов этого движения и одновременно отделила бы их от жителей других поселений. Достижение такого внутреннего единства укрепило «Хашомер Хацаир», но в то же время помешало тесному сотрудничеству с другими киббуцными движениями, так как в коллективных поселениях другого типа не было принято интересоваться личными взглядами отдельных жителей колоний. Позднее «Хашомер Хацаир» превратилась в политическую партию, но ее политическая деятельность не отличалась особой оригинальностью и не привела к сколь-либо заметным успехам. В ретроспективе можно утверждать, что важнейшим достижением этой организации было именно создание коллективных поселений со специфической структурой и укладом. Из крохотного ядра, которое состояло из энтузиастов Северной Вифании, мечтавших о самореализации и духовной революции, за последующие пятьдесят лет выросла крупная сеть из 70 с лишним киббуцев, общая численность населения в которых превысила 30 тысяч человек. Эти поселения во многих аспектах отличаются от любых других известных нам сообществ.
По окончании I мировой войны еврейский рабочий класс и его политические партии в Восточной Европе столкнулись с новыми проблемами. Революции 1917 г., превращение Польши в независимое государство, возникновение ряда новых стран и стремление различных наций к достижению национально-культурной автономии коренным образом изменили ситуацию. Большевики были принципиальными противниками как сионизма в любой его форме, так и любых несионистских еврейских левых группировок, сколь бы близки ни были им эти организации в идеологическом плане. Однако «еврейский вопрос» как таковой не особенно интересовал большевиков — ни в годы гражданской войны, ни в последующую эпоху нэпа. Перед русской «Поале Сион», которая всегда оставалась более приверженной ортодоксальному марксизму, чем другие левые сионистские партии, встала нелегкая проблема: члены «Поале Сион» стремились участвовать в строительстве «великого будущего» и влиться в ряды 3-го коммунистического Интернационала, а ради этого готовы были публично отречься от членства во Всемирной сионистской организации. Ведь, в конце концов, даже Ворохов много лет подряд призывал бойкотировать сионистские конгрессы, хотя сам считал себя сионистом и исправно платил членские взносы. Но коммунистам этого было бы мало. Они желали, чтобы «Поале Сион» отвергла и Декларацию Бальфура: ведь ее приняла одна из крупнейших империалистических держав! А в конечном счете «Поале Сион» должна была отречься и от сионизма, после чего самораспуститься.
Левые сионисты полагали, что «еврейский вопрос» неразрешим в капиталистическом обществе. Приход большевиков к власти радикально изменил ситуацию. Новый, интернационалистский режим формально запретил дискриминацию национальных меньшинств; прозвучали обещания изменить уклад социальной жизни евреев и изыскать для них возможность производительного труда; кроме того, не исключалась некая форма культурно-национальной автономии. Казалось, что конец антисемитизма не за горами, а если так, то бессмысленно покидать социалистическое государство ради чужой страны, явно далекой от столь прогрессивной стадии социально-политического развития. Обсуждая эту тему, русская и палестинская партии «Поале Сион» разошлись во мнениях. Палестинская «Поале Сион» давно уже отказалась от ортодоксального бороховизма; для нее не могло быть и речи о вступлении в коммунистический Интернационал. В результате русская «Поале Сион», сбросив «реформистский балласт», вступила в прямые переговоры с Коминтерном, которые продлились год и посеяли семена дальнейшего раскола в рядах этой партии. Некоторые ее члены («Еврейская коммунистическая партия») готовы были вовсе отказаться от сионизма; другие настаивали на синтезе коммунистических и сионистских идей. «Еврейская коммунистическая партия» в конце концов влилась в ряды Коммунистической партии Советского Союза, превратившись в Еврейскую секцию (Евсекцию) КПСС, учрежденную в период, когда Сталин был наркомом по делам национальностей: таким способом большевики пытались решить специфическую проблему неассимилировавшихся евреев-коммунистов. Евсекция просуществовала довольно долго, но большинство ее ведущих деятелей были ликвидированы в ходе «чисток» 1930-х гг.
Та же часть «Поале Сион», которая не пожелала поступиться своей независимостью, доживала свои дни в Советском Союзе, превратившись в крошечную пассивную группу, не представляющую угрозы для властей; в конце концов в 1928 г. она была распущена. Лидеры ее постепенно эмигрировали в Палестину. Такие деятели, как Эрем, Абрамович, Нир, Ицхаки и Зерувавель, в Восточной Европе имели определенное влияние, но в Палестине они оказались генералами без армии. Своим доктринерским подходом как к идеологическим вопросам, так и к повседневным политическим проблемам, своим неприятием идеи сельскохозяйственных поселений и тем фактом, что они предпочитали идиш ивриту, эти деятели с самого начала ограничили свое политическое влияние. Было нечто трогательное в их преданности партии, в их неустанных попытках пропагандировать старые идеи в неблагоприятном окружении, во внутренних спорах по поводу эзотерических тонкостей марксизма-бороховизма, в страстной полемике о «правильном отношении» к событиям в дальних недосягаемых странах, на которые эти люди не могли оказать ни малейшего влияния. Они вечно дискутировали по проблемам революционной стратегии и пролетарского единства и спорили о том, следует ли организовать народный фронт, в то время как численность их сторонников не превышала нескольких сотен. Воззрения «Хашомер Хацаир» нередко оказывались столь же абсурдными, но она опиралась на молодежное движение и сельскохозяйственные поселения, а также успела приспособиться к палестинским реалиям, тогда как члены «Поале Сион», выражаясь метафорически, покинули Россию, но так и не добрались до Эрец-Израиля. Подобно меньшевикам в изгнании, они постепенно утратили остатки своего влияния, превратившись в «живое ископаемое», вымирающий рудимент некогда полнокровного социалистического движения[440].
ebooksa