И тут на пороге возник Антид де Монтегю: в правой руке он держал окровавленную шпагу, а в левой лампу. Вид у него был самый зловещий: брови сошлись у переносицы, на правой щеке кровоточит легкая рана, лицо мертвенно-бледное, с жутким землистым оттенком. Это искаженное злобой лицо, эти свирепые, полные ненависти глаза делали его похожим на самого поверженного дьявола.
Он медленно подошел к камину и поставил на него лампу, потом вложил шпагу в ножны, повернулся к Бланш, скрестил руки на груди и с поистине дьявольской ухмылкой на губах вперился в искаженное от страха лицо несчастной женщины. Он разглядывал ее пристально и молча целую минуту.
Бланш, обезумевшая от ужаса, трепетала под этим испепеляющим и вместе с тем завораживающим, как у змеи, взглядом.
Наконец, уже не в силах ждать дольше и предпочитая самую страшную уверенность невыносимой, постылой тревоге, узница прошептала:
– Во имя Неба, что вам от меня нужно?
– А кто вам сказал, будто мне от вас что-то нужно? – с усмешкой спросил Антид.
– Разве одно ваше появление не доказывает, что мне грозит новая беда?
– Неужели я внушаю вам такой страх?
Бланш опустила голову, ничего не сказав в ответ.
– Вы ненавидите меня всеми силами души, разве нет? – продолжал хозяин Замка Орла.
– Нет, – возразила узница, – во мне нет больше ненависти – одно лишь прощение.
– Прощение?.. – удивился Антид. – То есть?
– Я двадцать лет прожила в полном одиночестве, – продолжала Бланш, – если такое существование можно назвать жизнью. И все это время обращалась сердцем и душой к Богу, моля его принять и то, и другое и очистить. И он дал мне сил и решимости. Дал забыть горькое прошлое и вселил надежду на лучшее будущее. И, главное, он отпустил мне грехи. Поэтому, монсеньор, я вас прощаю.
Антид де Монтегю не ожидал услышать такое.
Он ждал упреков, проклятий, возгласов ярости и отвращения… Скажем больше, он желал увидеть гнев и бессилие своей жертвы. И сейчас ничто не раздражало его больше, чем это ангельское спокойствие и нечеловеческая решимость.
То было его первое поражение – провал одной из частей странной драмы, приведшей его в Игольную башню, – впрочем, ее смысл мы скоро поймем.
А пока с едва сдерживаемым раздражением, которое выдавали дрожь и горечь в его голосе, он сказал:
– Признаться, я совсем не понимаю, чего вы добиваетесь, ломая передо мной комедию, в которую я никогда не поверю.
– Комедию? – удивилась Бланш.
– Ну да, – топнув ногой, продолжал сир де Монтегю. – Неужто вы и в самом деле думали, будто я вам поверю? Нет-нет, сударыня, вы не могли все забыть. И простить все не могли. Слишком много зла я вам сделал, чтобы вы могли вот так просто сменить гнев на милость.