Он бросил на нее усталый взгляд.
— Я не заводила с ним никакого романа, и я не уверена, что он преступник… и я пока на него не доносила.
— У тебя есть другие друзья, которых увозят субботними вечерами в лес на казнь?
— Перестань.
— Нет уж, София, сама перестань. Как ты думаешь, как все это называется? Невозможно создавать собственную реальность по своему вкусу. То, что с тобой происходит, не укладывается в привычные рамки. И ты доносила на Гектора, хотя ты сама так не считаешь. В тот момент, когда полиция начала задавать тебе вопросы, ты стала доносчицей. Что ты при этом говорила, а что нет — уверяю тебя, этот вопрос совершенно не будет волновать Гектора и его приспешников, когда они об этом узнают.
Йенс намеревался продолжать, но сдержался.
— Почему полиция так поступила? — спросил он.
— Не знаю…
— А что ты думаешь?
— Они пытаются меня контролировать — заставить меня делать то, что я не хочу… даже не знаю… — София обернулась к нему. — Я не пытаюсь создать собственную реальность. Просто не хочу никого осуждать заранее. Это как прогулка по минному полю — один неверный шаг и…
Она снова посмотрела на свои руки, стала разглядывать кольца на пальцах. Кольцо с бриллиантом, доставшееся ей от бабушки, обручальное кольцо, которое она так и не собралась снять. Она снова заговорила, тихо и медленно:
— Гектор, полиция… Я поступала так, как мне казалось правильным в тот момент. Мне не к кому было обратиться. Я не понимала, какая роль мне выпала во всем происходящем. Мне оставалось лишь следовать некоему внутреннему голосу, который все это время почти беспрерывно молчал. Бродить в полной тишине — звать на помощь, не получая ответа. Но сейчас речь идет о моем сыне, и все остальное уже не имеет значения.
Снова расслабившись, Йенс заговорил мрачно и хрипло:
— Кто еще из твоего окружения знает обо всем этом?
— Никто.
— Никто?
Она отрицательно покачала головой:
— Никто.
— Неужели ты ни с кем не общаешься? Неужели у тебя нет подруги, чтобы поплакаться ей в жилетку?
— Подруга есть…