Отыграть назад

Грейс вздрогнула.

Мобильный телефон у нее в руке тоже задрожал. Снова звонил. Мендоза из полиции Нью-Йорка очень хотел с ней поговорить. И тут в такой глубине ее существа, о наличии которой она едва ли подозревала, не говоря уж о том, где она находится, в этот момент со скрипом чуточку приоткрылось что-то тяжелое и металлическое, покрытое ржавчиной, и породило жуткую мысль: все происходящее вокруг нее должно сойтись в одной точке.

– Мне нужно ответить на звонок, – строго и официально сказала она отцу. – Просто необходимо.

Вместо ответа он вышел из комнаты.

И тут Грейс проделала совершенно сумасбродную вещь. Заставила себя очень медленно пересечь комнату, подойти к одной из Евиных длинных и неудобных кушеток, очень аккуратно положить сумочку с беспорядочно торчавшими из нее вещами на пугающе дорогой старинный персидский ковер, а потом суровым и сдержанным голосом, в котором не сразу узнала свой собственный, она высказала себе беззастенчивую ложь, что все обойдется.

Глава двенадцатая

Щелк! Щелк!

На этот раз они не позволили разговаривать с ними в вестибюле, хотя звонили именно отсюда. Поэтому, когда Грейс спустилась на лифте в холл, они уже стояли там. Но никакой беседы, пусть даже этот вестибюль был гораздо просторнее, чем в ее доме, да к тому же с удобной современной мебелью. Нет. На этот раз полицейские выразили «просьбу» поговорить, как они выразились, «в офисе», где это можно было бы сделать в конфиденциальной обстановке. Грейс тут же поинтересовалась, к чему такая таинственность, и, не получив немедленного ответа на свой вопрос, продолжила:

– Я ничего не понимаю. Вы что же, хотите меня арестовать?

Мендоза, шедший во главе их маленькой группы, словно указывая путь, остановился. Когда он повернулся, она заметила (не без некоторого неуместного удовлетворения), что его жирная шея с трудом вмещалась в воротник пальто, то и дело выпадая из него толстыми складками.

– С какой стати я должен вас арестовать? – спросил он.

И тут Грейс поняла, что изрядно вымоталась. И часть ее существа уже была передана в руки властей. Она подождала, пока ей откроют дверцу седана, и покорно проскользнула на заднее сиденье рядом с О’Рурком. С тем, у которого росла щетина на шее. Он сам выглядел, как преступник.

– Я ничего не понимаю, – повторила она, правда, весьма неубедительно. А когда на ее замечание никто не отреагировал, продолжила: – Я же сказала вам, что совсем не знала миссис Альвес.

Сидевший за рулем Мендоза беззлобно произнес:

– Вот приедем, там и поговорим.

После этого – при таких обстоятельствах это показалось Грейс в наивысшей степени странным – он включил радио, выбрав станцию, транслирующую классическую музыку. И больше никто не произнес ни слова.

«Там», судя по всему, означало двадцать третий полицейский участок, расположенный на Сто второй улице. Всего в двух милях от места, где Грейс выросла, а сейчас воспитывала собственного ребенка. Она во время прогулок проходила большее расстояние, чем было от ее дома до этого участка. И уж, разумеется, куда больше пробегала на беговой дорожке в те редкие дни, когда посещала тренажерный зал на пересечении Шестьдесят первой улицы и Третьей авеню. И при всем том Грейс ни разу в жизни не ступала на Сто вторую улицу.

Они поехали по Парк-авеню, миновали Ленокс-Хилл, где родились и Грейс, и Генри, затем пресвитерианскую церковь, где сочетались браком две ее одноклассницы из школы Рирден, наконец, знакомое здание на Восемьдесят шестой улице, где выросла ее подруга Вита. Дом громоздился на самом краю того самого района, который родители Грейс называли между собой «допустимый Манхэттен». Грейс молча наблюдала за тем, как появляются и исчезают у нее за спиной один за другим такие значимые для ее жизни достопримечательности.

Город ее молодости закончился, когда шины заскрипели на пересечении Девяносто шестой улицы и Парк-авеню (она начиналась на возвышенности, а в том месте, где притормозила машина, словно, накреняясь, собиралась нырнуть прямо в Восточный Гарлем, туда, где метро выходило из-под земли на поверхность).

У мамы Грейс (сама она тоже родилась в Нью-Йорке) было строгое правило для дочери: к северу от Девяносто шестой улицы ходить нельзя. Как если бы там висели указатели Судного дня и было написано «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Грейс и Вита строго соблюдали это правило, хотя все же иногда, бунтуя, смотрели на Девяносто шестую улицу с Пятой авеню, разглядывая дома из бурого песчаника, которые до сих пор для кого-то оставались образцом элегантности. Девочки доходили до Ист-Ривер, где начинались опасности, которых так боялась Марджори Рейнхарт.