— Я могу пойти. — Чиру явно хотелось познакомиться с отцом Арбуза. — Не съест же. Скажем: так и так. Кто еще пойдет? Фома?
— Чего Фома, чего Фома-то? Как что — так Фома! Этот же мне потом прохода не даст. Они же за гривенник удавятся.
— Да не, Жека, неудобно…
Ребята колебались. С одной стороны, мяч нужен был позарез, а у Арбуза он действительно пропадал без толку, а с другой — все это сильно смахивало на воровство. И то, что Чир брал все на себя, тоже не успокаивало. Идти объясняться должен был тот, кто просил мяч, иначе виноватыми оказывались, все. А Витька отмалчивался.
Мяч нужен был ему не меньше, чем остальным, но Витька чувствовал, что, согласившись на Чирову хитрость, он окажется в еще большей зависимости от человека, только что оскорбившего его, человека, которого он глухо и бессильно ненавидел и которому уже был обязан. Чтобы освободиться, он должен был отдать мяч целым и невредимым. Те два рубля, которые неизвестно откуда предлагали достать, не могли поставить его на равную ногу с владельцем; они были несоизмеримы — мяч и две скомканные бумажки или, того хуже — горсть склизкого серебра.
Вдруг из лаза с истошным воплем «Атас!» выскочил Шпендик, и тут же кто-то уверенным голосом позвал из-за зеленой стены:
— Эй, пацаны, где вы там?
— Арбуз с б-батей! — шепотом пояснил Шпендик. — Б-бабки навели. Валим!
— А чего бежать? — спросил Чир.
Он обращался к Витьке, они остались в беседке вдвоем, но говорил громко, чтобы его слышали все. Ребята остановились.
— Пойдем, Чир, — позвал Фома из-за кустов, — ну его!
— Чего прячетесь? — голос звучал нетерпеливо. — Вылезайте, дело есть!
— Пойдем поговорим. А то сваливаем, будто и впрямь виноваты.
Чир перепрыгнул через перила и двинулся к выходу. Остальные стояли в нерешительности. Подойдя к кустам, Чир обернулся и позвал ребят:
— Ну, пошли! Чего боитесь?
— Мяч! — откликнулся Женька.
— Чушь порешь! Только дал — и сразу отнимать? Двинули!
Не решаясь выходить поодиночке, они пошли не лазом, а напролом, через кусты, забирая влево от звавшего их голоса.
Григорий Львович и Мишка стояли в стороне. Когда стало ясно, что вышли все, мужчина выкинул папиросу и, оставив сына на месте, направился к мальчишкам. Чир оглянулся на своих и зашагал ему навстречу. Они встретились ровно на середине и некоторое время просто стояли друг против друга, пока мужчина, чуть приподняв уголок рта, разглядывал Чира. Тот упрямо пытался не отводить глаз, но не выдержал и сморгнул. Наконец старший протянул руку:
— Григорий Львович.