Том 6. Художественная проза

– А, знаю, тот, который тому лет пятнадцать получил пощечину и не дрался.

– Совсем нет, его просто побили палками.

– Не он ли женат, кажется, на Катерине Вронской?

– Ничуть нет: на дочери парикмахера, нажившего миллионы. Ужасная дура.

В беловой рукописи это место было сильно сокращено:

– А, тот, который получил когда-то пощечину и не дрался?

– Совсем нет, его били палкою… Всё это штуки его жены; я не имел счастья ей понравиться.

Затем и это было зачеркнуто.

После слов «Наглая дура» в беловом автографе зачеркнуто:

– Какие тонкие эпиграммы!

– Я за остроумием, слава богу, не гоняюсь.

– Признайся, Валериан: пренебрежение людей, которых ты презираешь, тебе гораздо менее досадно, нежели обманутая надежда увидеть на бале какую-нибудь новую красавицу…

Отрывок

Сохранился набросок, который Пушкин предполагал ввести в текст «отрывка»:

Но главною неприятностию почитал мой приятель приписывание множества чужих сочинений, как-то: эпитафия попу⁶ покойного Курганова, четверостишие о женитьбе, в коем так остроумно сказано, что коли хочешь быть умен, учись, а коль хочешь быть в аду, женись, стихи на брак⁷, достойные пера Ивана Семеновича Баркова, начитавшегося Ламартина. Беспристрастные наши журналисты, которые обыкновенно не умеют отличить стихов Нахимова от стихов Баркова, укоряли его в безнравственности, отдавая полную справедливость их поэтическому достоинству и остроте.

Мы проводили вечер на даче…

Сохранились черновые наброски к стихотворной части повести:

Покорны ей земные боги, Полны чудес ее чертоги, В златых кадилах вечно там Сирийский дышит фимиам; Звучат тимпаны, флейты, лиры, Блистают дивные кумиры, Все земли, волны всех морей Как дань несут наряды ей; Она беспечно их меняет, То в тирском золоте сияет, То избирает фивских жен Тяжелый пурпурный хитон, То звероловицей Дианой, Как идол стройной и румяной, В садах является она, И с ног и с плеч обнажена; Порой вдоль . . . . .Нила Под сенью рдяного ветрила Она в триреме золотой Плывет Кипридою; порой Она, томясь тоскою, бродит В своих садах; она заходит В покои тайные дворца, Где ключ угрюмого скопца Хранит невольников прекрасных И юношей стыдливо страстных . . . . . . . . . . . . И кто еще, о боги, мог Переступить ее порог, Войти в волшебные палаты И таинства ее ночей Уразуметь в душе своей . . . . . . . . . . . . Путешествие в Арзрум

Печатая «Путешествие в Арзрум», Пушкин отбросил начало предисловия, которое в беловой рукописи читается так:

Сии записки, будучи занимательны только для весьма немногих, никогда не были бы напечатаны, если б к тому не побудила меня особая причина. Прошу позволение объяснить ее и для того войти в подробности очень неважные, ибо они касаются одного меня.

В 1829 году отправился я на Кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и с некоторыми из моих приятелей. Приехав в Тифлис, я уже никого из них не нашел. Армия выступила в поход. Желание видеть войну и сторону мало известную побудило меня просить у е. с. графа Паскевича-Эриванского позволение приехать в Армию. Таким образом видел я блистательный поход, увенчанный взятием Арзрума.

Журналисты как-то о том проведали. В политической газете побранили меня не на шутку за то, что по возвращении моем напечатал я стихотворение, не относившееся ко взятию Арзрума.[120] Зная, что публика столь же мало заботится о моих путешествиях, как и о требованиях рецензентов, я не стал оправдываться. Но обвинение важнейшее заставляет меня прервать молчание.[121]

В путевых записках 1829 г., положенных в основу «Путешествия в Арзрум», вместо «Наконец увидел я … путешествовать вместе»: