— Теперь мы спасены! — воскликнул гернсеец. — Пошли на той же скорости.
Часам к трем нижние пласты тумана стали подниматься, и море приоткрылось.
— Не по душе мне это, — заявил гернсеец.
И в самом деле, только солнце или ветер могли разогнать туман. Если солнце — хорошо; если ветер — плохо. Но для солнца было слишком поздно. В феврале солнце к трем часам уже теряет силу. А ветер на переломе дня ничего хорошего не сулит. Часто он — сигнал к урагану.
Впрочем, если ветер и был, то его почти не чувствовалось.
Клюбен управлял судном, не спуская глаз с компаса, держа руку на румпеле, и пассажиры слышали, как он цедил сквозь зубы:
— Нельзя терять времени. Мы здорово запаздываем из-за этого пьяницы.
Его лицо, впрочем, ничего не выражало.
Море уже не было так спокойно под пеленой тумана.
Пробегали волны. По воде стелились холодные блики. У моряка вызывают беспокойство световые зайчики в волнах. Они говорят о том, что верховой ветер прорвал туман. Туман поднимался. Но оседал вновь, становясь еще плотнее. Порою все заволакивала непроглядная мгла. Пароход очутился в настоящем заторе тумана. Страшный круг временами разжимался, открывая кусочек небосклона, затем смыкался, словно клещи.
Гернсеец, вооруженный подзорной трубой, стоял на носу парохода, как часовой.
Блеснул просвет, и снова наступил мрак.
Гернсеец испуганно окликнул капитана:
— Капитан Клюбен!
— Что такое?
— Ведь мы идем прямехонько на Гануа!
— Ошибаетесь, — сдержанно ответил Клюбен.
— Я в этом уверен, — настаивал гернсеец.
— Этого не может быть.
— Я только что видел утес на горизонте.