Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов
22
18
20
22
24
26
28
30
Болезнь его за годы приучилаК сознанью смерти. Он не мог из домуБез страха выйти к уличному громуИ слиться с толпами. Уже без силы,Недвижный Гейне представлял, старея,Бег времени – неспешного потока,Что разлучает с тьмою и жестокойСудьбою человека и еврея.Он думал о напевах, в нем когда-тоЗвучавших, понимая обреченно:Трель – собственность не птицы и не кроны,А лет, скрывающихся без возврата.И не спасут от ледяной угрозыТвои закаты, соловьи и розы.
Рафаэль Кансинос-Ассенс
Измученный бессмертием народ,гонимый и камнями побиенный,рождал в душе поэта страх священныйи влек его тоской своих невзгод.Он пил, как пьют крепчайшее вино,Псалмы и Песни Ветхого Завета,и знал, что лишь его услада эта,и знал, ему иного не дано.Его манил Израиль. Хоть далекпоэт был от пустыни нелюдимой,не видел купины неопалимой,но слышал голос Божий, как пророк.Поэт, останься в памяти со мною;а слава миру скажет остальное.
Загадки
Я, шепчущий сегодня эти строки,Вдруг стану мертвым – воплощенной тайной,Одним в безлюдной и необычайнойВселенной, где не властны наши сроки.Так утверждают мистики. Не знаю,В Раю я окажусь или в геенне.Пророчить не решусь. В извечной смене —Второй Протей – история земная.Какой бродячий лабиринт, какаяЗарница ожидает в заключенье,Когда приду к концу круговращенья,Бесценный опыт смерти извлекая?Хочу глотнуть забвенья ледяногоИ быть всегда, но не собою снова.
Мгновение
Где череда тысячелетий? Где вы,Миражи орд с миражными клинками?Где крепости, сметенные веками?Где Древо Жизни и другое Древо?Есть лишь сегодняшнее. Память строитПережитое. Бег часов – рутинаПружинного завода. Год единыйВ своей тщете анналов мира стоит.Между рассветом и закатом сноваПучина тягот, вспышек и агоний:Тебе ответит кто-то постороннийИз выцветшего зеркала ночного.Вот все, что есть: ничтожный миг без края, —И нет иного ада или рая.
К вину
Ты в Гомеровых строфах – в звонкой бронзе – сверкало,В душах древних мужей пело пламенно-ало.Вкруговую веками мы пускать тебя рады —Рог наполнил германцу виночерпий Эллады.С нами ты – сколько помним. Поколениям многимСердца жар, льва отвагу ты дарило в дороге.Тем же руслом, что роют текучие годы,Ты несешь радость дружбы, громогласье свободы.Ты – как древний Евфрат, что времен от началаСквозь историю мира все течет величаво.Ты играешь – и взор человечества новыйПрозревает метафору крови Христовой.Средь поэтов Востока ты пребудешь любимым,Там сравнят тебя с розой, клинком и рубином.Для иного ты – Лета, пусть же пьет он забвенье.Разделенное с другом пью в тебе вдохновенье.Ты – Сезам, что откроет мне минувшие ночи.Ты – свеча и удача, с кем потемки короче.И влюбленный, и воин на тебя не в обиде.В некий час позову я тебя. Так прииди.
Сонет о вине
В каком столетье, царстве, при какомнемом сцепленье звезд, какой секретныйдень, в бронзе не отлитый, стал толчкомк изобретенью радости заветной?Ее открыли в золоте осеннем.Вино струится красным, день за днем,с рекою времени сроднясь теченьем,дарит нас львами, музыкой, огнем.Вино воспели персы и арабы:в ночь праздника и в день, что в горе прожит,страх умалит, веселье преумножит,теперь и я слагаю дифирамбы.Открой мне тайну памяти моей,чтоб, как по пеплу, я читал по ней.
1964
1Все будто расколдованное. СноваЛуна уже не будет так яснаИ так дремотен сад. Теперь луна —Лишь зеркало, где тень пережитогоИ сирость угасанья. Два виска,Горевших рядом, руки, что сплетались, —Прощайте. Все прощай теперь. ОсталисьВерны тебе лишь память и тоска.И хоть любой (как ты всегда твердил)Теряет только то, чем ни мгновеньяНе обладал, но в ком достанет сил,Чтоб научиться ремеслу забвенья!С тобой покончат розою одной,Убьют гитарной дрогнувшей струной.2Вся радость – в прошлом. Что ж, земля богатаНесчетными подарками другими.Минута глубже и неизъяснимей,Чем море. День велик, но час закатаНеотвратим. Остаток все короче,Все ближе та награда потайная —Иное море и стрела иная,Что исцеляет ото дня, от ночиИ от любви нас. Каждая утратаПредопределена уже с начала:Что было всем, ничем, как до́лжно, стало.Теперь с тобой лишь грустная отрада,Никчемная привычка, что ведетОпять к той двери, вновь на угол тот.
Угроза голода
Мать постоянных войн, вражды людской,да будет стерт навеки грозный образ твой!Ты викингов корабль влекла в морские дали,в пустынях племена из-за тебя друг друга убивали.Ты памятник самой себе воздвигла страшный,он называется пизанскою Голодной башней;мы можем угадать (лишь угадать) в пророческих стихахпоследний день Земли, всечеловечный страх.Волков из леса к сёлам выгоняешь постоянно,на воровство пойти заставила Жана Вальжана.Один из образов твоих – тот молчаливый бог,что пожирает Землю, ненасытен и жесток.Тот бог есть время. Есть богиня, чья обитель – склеп,у гроба бденье – ее млеко, голод – хлеб.Из-за тебя творец мистификаций Чаттертонпринять в младые годы яд был обречен.Из-за тебя всю жизнь мы каждый день у Богав молитвах истых просим хлеба – хоть немного.Вонзаешь копья и в детей новорожденных,и в хищников, бессильных, изможденных.Мать постоянных войн, вражды людской,да будет стерт навеки грозный образ твой!
Чужеземец
Отправив два письма и телеграмму,он бродит вдоль безвестных мостовых,зачем-то отмечая их отличья,и вспоминает Абердин и Лейден,что как-то ближе этих лабиринтов,где вместо путаницы – прямизнаи где он – волей случая, как всякий,чья истинная жизнь совсем не здесь.В своем пронумерованном жилищеон долго бреется, глядясь в стекло,которое его не отражает,и думает: как странно, что лицокуда непостижимей и надежнейдуши, которая за ним живети отчеканила его с годами.Вы с ним столкнетесь где-то на развилке,и ты отметишь: рослый, седовласыйи как чужак глядит по сторонам.Неведомая женщина, скучая,ему предложит скоротать закатв каком-то зале за дверьми. Мужчинаподумает, что вспомнятся потом,через года, у Северного моря,ночник и штора, только не лицо.И в этот вечер он увидит въявена белом фоне для былых тенейцепь конных на эпических просторах,поскольку Дальний Запад вездесущи отражается во сне любого,хотя он там ни разу не бывал.Во многолюдном мраке человекповерит, что вернулся в город детства,и удивится, выходя в чужой,к чужим словам и под чужие звезды.Перед кончинойлюбому будет явлен ад и рай.Мой ад и рай – в тебе, Буэнос-Айрес,а ты для чужака моих видений(каким я сам бывал под чуждым небом) —лишь вереница тающих теней,которые обречены забвенью.
Читающему эти строки
Неуязвимый. Разве не данатебе числом, всевластным над судьбою,уверенность, что все мы станем прахом?Река времен, в которой Гераклитувидел символ быстротечной жизни,тобой не правит? Мрамор ждет тебя,но не прочтешь ты надписи на нем:ни города, ни дат, ни эпитафий.Сны времени – вот люди на земле,не бронза и не золото их плоть.Подобен мир тебе, а ты – Протею.Ты тень и отойдешь в иную тень,ведь неизбежный ждет тебя закат;подумай: разве ты уже не мертв?
Алхимик
Юнец, нечетко видимый за чадомИ мыслями и бдениями стертый,С зарей опять пронизывает взглядомБессонные жаровни и реторты.Он знает втайне: золото живое,Скользя Протеем, ждет его в итоге,Нежданное, во прахе на дороге,В стреле и луке с гулкой тетивою.В уме, не постигающем секрета,Таимого за топью и звездою,Он видит сон, где предстает водоюВсе, как учил нас Фалес из Милета,И сон, где неизменный и безмерныйБог скрыт повсюду, как латинской прозойГеометрично изъяснил СпинозаВ той книге недоступнее Аверна…Уже зарею небо просквозило,И тают звезды на восточном склоне;Алхимик размышляет о законе,Связующем металлы и светила.Но прежде чем заветное мгновеньеПридет, триумф над смертью знаменуя,Алхимик-Бог вернет его земнуюПерсть в прах и тлен, в небытие, в забвенье.
Один из многих
Старик, почти что сношенный годами,старик, уже не ждущий даже смерти(нас убеждают цифрами смертей,но каждый втайне думает, что первый,единственный, окажется бессмертным),старик, наученный благодаритьза нищенскую милостыню будней:сон, обиход привычек, вкус воды,блеск этимологической догадки,строку латинян или древних саксов,ее припомнившееся лицо,но через столько лет,что время растворило даже горечь,старик, постигший, что в любом из днейгрядущее смыкается с забвеньем,старик, не раз обманывавший ближнихи ближними обманутый не раз,внезапно чувствует на перекресткезагадочную радость,исток которой вовсе не надежда,а может быть, лишь простодушье детства,она сама или незримый Бог.Он сознает, что жертва легковерья,что тьма причин – страшнее всяких тигров! —согласно коим он приговоренпоныне и навеки быть несчастным,и все-таки смиренно принимаетмиг радости, нежданную зарницу.Должно быть, в нас и после нашей смерти,когда и прах уже вернется в прах, —останется все тот же непонятныйросток, в котором снова оживетнеумолимый или безмятежный,неразделенный ад наш или рай.
И ничему не суждено забыться:Господь хранит и руды, и отходы,Держа в предвечной памяти провидцаИ прошлые и будущие годы.Все двойники, которых по дорогеМеж утреннею тьмою и ночноюТы в зеркалах оставил за спиноюИ что еще оставишь, выйдут сроки, —Все есть и пребывает неизменноВ кристалле этой памяти – Вселенной:Сливаются и вновь дробятся граниСтены, прохода, спуска и подъема,Но только за чертою окоемаПредстанут Архетипы и Блистанья.
Хочу кастильским выразить стихомТу истину, что со времен СенекиЗавещана латынью нам навеки,О том, что червь заполонит наш дом.Хочу восславить трепетную персть,Расчет холодный и анналы смерти;Извечной госпожи побед не счестьНад всей тщетой, что сгинет в круговерти.Но нет. Все, что из глуби бренной илаБлагословлял я прежде без прикрас,Не властна вымыть никакая сила;Обволочется вечностью тотчас,Едва исчезнув, все, что было мило:Закат, луна и этот дивный час.
Эдип и загадка
Четвероногий поутру, двуногий —Днем и о трех ногах – порой заката, —Так вечный сфинкс изменчивого братаСебе воображал, и на дорогеЗакатной он увидел человека,Который, стоя перед жутким дивом,В нем угадал, как в зеркале правдивом,Все, что ему начертано от века.Эдипы мы и вместе с тем – тройнаяЗагадка во плоти, соединяяСебя былых с тем, кем когда-то будем.Мы б умерли, представ перед своеюГлубинной сутью, но Господь, жалея,Забвение и смену дарит людям.
Спиноза
Почти прозрачны пальцы иудея,Шлифующего линзы в полумраке,А вечер жуток, смертно холодея.(Как этот вечер и как вечер всякий.)Но бледность рук и даль, что гиацинтомИстаивает за стенами гетто, —Давно уже не трогает все этоТого, кто грезит ясным лабиринтом.Не манит слава – этот сон бредовый,Кривляющийся в зеркале другого,И взгляды робких девушек предместья.Метафоры и мифы презирая,Он точит линзу без конца и края —Чертеж Того, Кто суть Свои созвездья.
К Испании
Неподвластная символам,неподвластная помпе и праху празднеств,неподвластная куцему зренью филологов,находящих в истории нищего дворянина,который грезил о Дон Кихоте и стал им в конце концов,не веселость и дружелюбие,а гербарий старинных форм и собрание поговорок, —ты, молчащая наша Испания, в каждом из нас.Испания диких быков, обреченных рухнутьпод топором или пулейна закатных лугах где-нибудь в Монтане,Испания, где Улисс спускался в царство Аида,Испания кельтов, иберов, карфагенян и римлян,Испания твердых вестготов,питомцев Севера,по складам разобравших и перезабывших писанья Ульфилы,пастуха народов,Испания магометанина и каббалиста,Испания «Темной ночи»,Испания инквизиторов,несших каждый свой крест палачаи только поэтому не оказавшихся жертвами,Испания той пятивековой авантюры,что открыла моря, стерла кровавые царстваи продолжается здесь, в аргентинской столице,этим июльским утром шестьдесят четвертого года,Испания дикой, обрывающей струны,а не нашей тихони-гитары,Испания двориков и балконов,Испания стесанных верой камней в пещерах и храмах,Испания братьев по чести и дружелюбью,храбрецов без расчета, —мы можем увлечься другими,можем забыть тебя, как забываем себя вчерашних,потому что ты неразрывна с нами,с потайными пристрастьями крови,со всеми Суаресами и Асеведо моей родословной,Испания, мать потоков, клинков и бесчисленных поколений,неистощимый родник, единственная судьба.
Элегия
Быть Борхесом – странная участь:плавать по стольким разным морям планетыили по одному, но под разными именами,быть в Цюрихе, в Эдинбурге, в обеих Кордовах разом —Техасской и Колумбийской,после многих поколений вернутьсяв свои родовые земли —Португалию, Андалусию и два-три графства,где когда-то сошлись и смешали кровь датчане и саксы,заплутаться в красном и мирном лондонском лабиринте,стареть в бесчисленных отраженьях,безуспешно ловить взгляды мраморных статуй,изучать литографии, энциклопедии, карты,видеть все, что отпущено людям, —смерть, непосильное утро,равнину и робкие звезды,а на самом деле не видеть из них ничего,кроме лица той девушки из столицы,лица, которое хочешь забыть навеки.Быть Борхесом – странная участь,впрочем, такая же, как любая другая.Богота, 1963
Тот райский сад был грезой или былью?Ответа жду за обступившей мглою,Как утешенья: не было ль былое(Владение Адама, нынче – пыли)Лишь мыслью мне навеянного снамиТворца? Столетия бегут, стираяИз памяти далекий отсвет рая,И все ж он был, и есть, и будет с нами,Пусть не для нас. Нам суждено иное:Земля, где Каины идут войноюНа Авелей, все ту же сея смуту.Но знаю: есть бесценная отрада —Узнать любовь и тем коснуться СадаНетленного хотя бы на минуту.
Одной монете
В холодный ненастный вечер я отплыл из Монтевидео.И когда обогнули Серро,я бросил с верхней палубымонету, которая, блеснув, утонула в мутных водах, —кусочек света, унесенный временем и тьмой.Я почувствовал, что совершил непоправимый поступок,добавив в историю планетыдва непрерывных, параллельных и почти бесконечных ряда:один – мой путь, сотканный из любви, тревог и превратностей судьбы,и второй – путь того металлического диска,что воды уносят в мягкую безднуили в далекое море, которое до сих пор разъедаетостанки саксов и финикийцев.Каждый миг моей жизни наяву и во сне соотносится с участью слепой монеты.Порой я чувствую раскаяние,порой завидую —тебе, как и мы, идущей сквозь века в своем лабиринте,но об этом не ведающей.