Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Опять темнеют, под аркадой стоя,В Июльском переулке эти тени,С такими же тенями в столкновеньеИли другою хищницей – нуждою.Лишь солнце по окраинным кварталамСкользнет последним бликом рыжеватым,Они тут снова – со своим закатомИ верными подругой и кинжалом.Они в любой частице нашей яви:В гитарной ноте, россказнях, чеканкеЛица, манере посвиста, осанке,В убогих буднях и подспудной славе.Во дворике с беседкой потайноюИ профилем над дрогнувшей струною.

Для шести струн

(1965)

Предисловие

Всякое чтение подразумевает сотрудничество и отчасти сообщничество. В «Фаусте» мы должны допустить, что гаучо способен понять сюжет оперы, спетой на незнакомом языке; в «Мартине Фьерро» – принять чередование бахвальства с жалобами, что объясняется политическими задачами этого произведения, но совершенно чуждо нелегкой судьбе крестьян и сдержанному слогу пайядоров.

Что касается моих скромных милонг, читателю придется замещать отсутствие музыки образом мужчины, напевающего на пороге своего дома или в альмасене, аккомпанируя себе на гитаре. Рука скользит по струнам, и слова говорят больше, чем аккорды.

Я стремился избежать сентиментальщины безутешного «танго-песни» и систематического использования лунфардо, который придает простым куплетам искусственный тон.

Если бы эти милонги были сложены около 1890 года, они были бы наивными и лихими; теперь они просто элегии.

По моему мнению, эти стихи не требуют никаких других пояснений.

Х. Л. Б.Буэнос-Айрес, июнь 1965 г.

Милонга братьев

Начни, гитара, рассказпро отблеск ножа кровавый,про злые мужские забавы,про рюмки, коней и карты —предания Коста-Бравы,предания старого тракта.Рассказ мой любого проймет,коль память окажет услугу:судьба – никому не подруга,с ней спорить – напрасный труд.Я вижу: сегодня грядутвоспоминания с юга.Так вот, сеньоры, рассказ,как жили Иберра, два брата:в войне и в любви были хваты,ножевого дела герои.Укрыты землей сыроюпод скрежет могильной лопаты.Самодовольство и алчность —вот то, что губит людей,да и храбрость делает злей,когда ее ценишь сверх меры:за младшим из братьев Иберрачислилось больше смертей.Старший решил, что юнецего обгонять не вправе,он зависть излил в расправе:подстроил ловушку брату,и пуля настигла Ньято.Так было на Коста-Браве.К истории ясной, без тайнни слова мы не прибавили:в этой истории Каинопять убивает Авеля.

Где же они теперь?

По старой своей привычкевстает и заходит солнце,и в патио, как и вчера,свет желтой луны растекся,не движется вспять лишь время —все портит, чего ни коснется:закончились храбрецы,и род их навек пресекся.Где те, что ушли сражатьсяв освободительных войнах,на Юге подставили грудьпод копья набегов разбойных?Где те, что шагали в ногув рядах батальонов стройныхили в чужих революцияхпали смертью достойных?– Не беспокойтесь: в памятивремен, что придут после нас,и мы героями будем,о каждом сложат рассказ.Слабый окажется храбрым,щедрым и добрым – злодей.Нет средства надежнее смерти,чтобы улучшить людей.Где те, что оставили следна этой земле бескрайней?По улицам тесных предместийпрошли как по полю брани?Жизнь собачья и смерть собачьяне согнули их в рог бараний —так жили Иберра в Суре,в Эль-Норте так жили Муранья.Что сталось со всей их отвагой?Что сталось с их дерзкою силой?Их всех поглотило время,засыпало глиной стылой.Хуан Муранья не сядетв повозку с гнедой кобылой…Не помню – Наварро иль Лобосстал для Морейры могилой.– Не беспокойтесь: в памятивремен, что придут после нас,и мы героями будем,о каждом сложат рассказ.Слабый окажется храбрым,щедрым и добрым – злодей.Нет средства надежнее смерти,чтобы улучшить людей.

Милонга Хасинто Чикланы

В Бальванере, я помню. Хотядалека эта ночь, как в тумане:незнакомец случайно и вскользьпомянул о Хасинто Чиклане.Говорили еще о ноже,о площадке, где двое столкнулись,и сквозь годы мне виден клинок,что сверкнул на углу тех улиц.И с тех пор (как знать – почему?)это имя со мной постоянно:очень хочется мне узнать,что за парень был этот Чиклана.Для меня он высок и прям,с душой, не привыкшей лукавить,умеющий глотку не драть,жизнь готовый на кон поставить.Твердым шагом таким никтопо земле не ступал доселе,и не было равных емуни в любовном, ни в ратном деле.Выше садов и дворов —башни над Бальванеройи эта случайная смертьна улице тусклой, серой.В желтом фонарном светеочертаний не разберешь.Я вижу лишь смутные тении эту гадюку – нож.И возможно, уже в ту минуту,когда вошло в него жало,он подумал: с уходом медлитьмужчине совсем не пристало.Знает лишь Бог, из чегоэто верное сердце отлито,а я, сеньоры, поюо том, что в имени скрыто.Лишь одной из вещей на землеможно по праву гордиться:показавший себя храбрецомсебя никогда не стыдится.Отвага вечно в цене,надежды всегда желанны,так пусть играет милонгав честь Хасинто Чикланы.

Милонга Никанора Паредеса

Вот зазвенела гитара,и я, сеньоры, сейчасо Никаноре Паредесепеть начинаю для вас.В гробу я его не помню,больным никогда не видал;вот вижу: район Палермообходит он как феодал.Усы слегка поседели,но блеск в глазах не поблек,и бугорок возле сердца —там, где он прячет клинок.Тот нож был виновником смерти,ни слова о ней с той поры:огорченье случилось на скачкахили, может, во время игры.А вернее, на выборах: был онзаводилой, молва не врет.Там отличился он в славныйвосемьсот девяностый год.Прямые жесткие волосы,упорство как у быка,шарф на плечо закинут,в кольцах богатых рука.Его храбрецы окружали,он многими мог похвалиться:Хуан Муранья, Суарес(все знали его как Чилийца).Если же этим задирамслучалось повздорить при нем,он прекращал их стычкикриком и даже хлыстом.Невозмутимо встречал онвсе то, что печалит и радует:«Кто в гости пришел к мыловару —тот либо скользит, либо падает».Под перезвон гитарырассказы его были длинны:то о палатках Аделы,то о борделях Хунина.Его больше нет, а с ними память навеки пропалао том ушедшем Палермо,о днях пустырей и кинжала.Его больше нет, но ответьте,что делать вам, дон Никанор,на небесах без бильярда,без ставок, без карт и без шпор?

Нож в Эль-Норте

Там, за ручьем Мальдонадо,что, в землю зарывшись, ослеп,в сером квартале, которыйнесчастным Каррьего воспет,за полуприкрытой дверцейво внутренний двор с беседкой,где плач влюбленной гитарыночами слышен нередко,там ящик лежит, а на днедремлет блестящий металл —среди вещей, что забытывременем, спрятан кинжал.Чилиец Саверио Суарескогда-то носил этот нож,на выборах и в притонахон был неизменно хорош.Мальчишки – они как дьявол:отыщут нож втихаря,проверят подушечкой пальцанаточенность острия.Сколько раз в христианскую плотьвторгалось железо кинжала,теперь он лежит позабытыйв ожиданьи руки, что сталапрахом. Сквозь пыльные стекла,что солнечный луч пронизал,через дома и годыя вижу тебя, кинжал.

Красавчик

Спою вам про куманька,который блистал когда-тово всех несвятых домахквартала Триумвирато.Он был по-пижонски одет,манерами – задавака;черная шляпа, костюм,и туфли черны от лака.Штрихом к его красотевыглядывал из-под шляпыкороткий изогнутый шрам —как след от кошачьей лапы.Метис он был или мулат,картежник, танцор каких мало,любимец всего конвентильои даже всего квартала.Девчонки со смуглой кожейохотно и без опаскидарили ему любовьи отвечали на ласки.Но человек, как известно,договором со смертью связан,и где бы свой жребий ни встретил —он долг уплатить обязан.Пуля настигла егомежду Темс и Триумвирато,теперь он неподалеку —в квартале Смерти горбатой.

Милонга смуглых

Мой голос высок и ярок,словно цветок живой.Сегодня, сеньоры, пою вамо людях с кожей цветной.Черный мрамор – так говорилиголландцы и англичане,после долгих месяцев качкисгрузившие их на причале.Здесь, в районе Ретиро,рынок рабов находился,здесь их и продавали,и каждый на что-то сгодился.Здесь о земле своей львиной,как дети, они позабыли,здесь дали им новый обычайи к новой любви приучили.Когда родилась отчизнамайским весенним днем,гаучо наши умелисражаться только верхом.И кто-то решил: среди негровнемало бойцов надежных,вот так и сформировалсяПолк Смуглых и Темнокожих.В шестом полку беззаветномкаждый боец стоил двух,о нем сказал Аскасуби:«Храбрей, чем английский петух»,Ах, сколько смуглых парнейбыло в атаке убито,когда под командой Солераони занимали Серрито.Мартин Фьерро, убивший негра,как будто их всех убил.Еще об одном я слышал —он жизнью за флаг заплатил.Каждый вечер в районе Сурстарик темнокожий проходит,печальных спокойных глазпри встрече он не отводит.На небо, в рай барабанови долгих сиест, ушли.И время, то есть забвение,их стерло с лица земли.

Милонга восточных людей

Милонгу свою портеньодарит восточным людям:такие закаты и сейбымы здесь никогда не забудем.Особый восточный вкуснелегко описать, право слово:всё так же там, как у нас,но есть и привкус чужого.Милонга поет об ушедшем,что ныне далеко, не с нами:усадьбы с высоким балкономи патио с изразцами.Рассветное солнце, всходя,маяк на Холме сменяет,песок и волну вдоль кромкирадостью наполняет.Милонга усталых крестьян,что в город пригнали скотинуи курят черный табакв квартале Пасо-Молино.На берегу Уругваяя вспомнил про хитреца,что переплыл эту реку,держась за хвост жеребца.Милонга первого танго,которое танцевалито ли в домах Хунина,то ли в домах Йербаля.Как узелки на лассо,наша судьба сплетена,конная наша история,в ней слава, кровь и война.Милонга безвестных гаучо,которым страх был неведоми на просторах пампы,и на Кучилья-де-Аэдо.Теперь и не вспомнит никто,чьи копья в бою преломилисьи кто из врагов был прав —Артигас или Рамирес.Чтобы сражаться по-братски,сгодится хоть речка, хоть ранчо.Об этом расскажет, кто встретилпоследний закат на Каганче.Плечом к плечу, сердце к сердцусражались в схватках былых.Как нас они колотили,как мы колотили их!Милонга забытых бойцов,умирающих тихо и глухо,милонга вспоротой глоткис разрезом от уха до уха.Милонга коня-упрямца,наездника-удальцаи серебра, что сверкаетна черных боках жеребца.Милонга самой милонгипод раскидистой сенью омбу́,милонга другого Эрнандеса,защитника Пайсанду́.Милонга, пусть время стираетграницы, ведь неспростау двух наших славных флаговодни и те же цвета.

Милонга Альборноса

Есть Тот, кто исчислил дни,часы для Него – как вешки,и для Него не бываетни промедленья, ни спешки.В широкополой шляпеутром идет Альборнос,песню из Энтре-Риосмурлычет себе под нос.Утром, тем самым утромвосемьсот девяностого года;его в районе Ретировсе знают как сумасброда,счет потеряли победамв любви и картах. В Ретиросержанты – чужие и местные —боятся схватиться с задирой.С ним многие ищут расплатыза шрамы и ловкий картёж;на перекрестке в Суреего поджидает нож.И не один – целых три;день едва занимался,накинулись с трех сторон,и Альборнос защищался.Железо вошло в его грудь —он ничем беспокойства не выдал,а потом Альборнос погибс таким же беспечным видом.Он был бы рад, что в милонгео нем сохранилось предание.Забвенье и память – у временидва имени, два названия.

Милонга Мануэля Флореса

Мануэль Флорес умрет —нехитрый, в общем-то, номер,уж так средь людей повелось:живешь, живешь да и помер.Но жизни сказать «прощай»и больно, и неприятно:она ведь такая своя,так хороша и понятна.Я на руки утром смотрю,на вены свои – как впервые,смотрю я и диву даюсь:они мне будто чужие.Четыре пули придут,они помогут забыться.Как Мерлин-мудрец сказал,умереть означает родиться.Эти глаза повидалимногое, право слово!Кто знает, что в них отразитсяпосле суда Христова.Мануэль Флорес умрет —нехитрый, в общем-то, номер,так средь людей повелось:живешь, живешь да и помер.

Милонга пересмешника

Сервандо Кардосо в округеПересмешником называют;его не забыли и годы,которые всё забывают.Он был не из тех хитрецов,что мудрят со стволом и курком;ему по душе были танцысо смертоносным клинком.В шалманах ночных домогалсяон ласк от красоток милых,а просыпался в объятьяхуже нелюбимых, постылых.Была у него и страсть:забота об остром кинжале,и как продолженьем рукивладел он полоской стали.В тени виноградной беседкитихим вечером луннымруки, познавшие смерть,искусно скользили по струнам.Умел он, глядя в глаза,отразить самый хитрый выпад.Счастли́в, кто его видел в схватке,кому этот случай выпал!Не так повезло другим,чья память запечатлелапоследний смертельный удари сталь, входящую в тело.То лес, а то поединок,лицом к лицу и спиной к спине.Так он жил, убивая и прячась.Так и прожил, как будто во сне.Его полиции выдалаподружка. И в том беда,что, раньше или позднее,нас жизнь выдает всегда.

Хвала тьме