Флибустьер

— Какой клад? — хмыкнул он.

Либо он включил дурачка и он на самом деле талантливейший актёр, либо и в самом деле не помнит, что он кричал нам двадцать минут назад. Даже глазки не бегали, он только моргал и щурился.

— А разве там их несколько? — спросил я.

— Что? Кого?

Налетевший шквал поднял волну, швырнул нам в лица пригоршню холодных брызг, будто мы были не в тропиках, а в Финском заливе.

— Дьявол, — пробормотал Андре-Луи, фыркая и утирая лицо.

До «Ориона» оставалось плыть ещё метров тридцать, и шхуна качалась на волнах из стороны в сторону, опасно кренясь.Главное, чтобы «Ориона» не выбросило на берег какой-нибудь особенно большой волной, принесённой внезапным порывом ветра.

Закапал дождик, сначала мелкий, словно водяная взвесь, поднятая в воздух, затем по нашим плечам забарабанили крупные капли, и даже шляпы не помогали укрыться от них, бросаемых нам в лицо ветром, который становился всё сильнее.

Гастон и Эмильен налегали на вёсла изо всех сил, заполненная балластом шлюпка шла тяжело, как ленивая черепаха, но, в конце концов, мы достигли борта «Ориона», и нас втащили на палубу. Матросы побежали закидывать балласт обратно в трюм.

— Уходим, — приказал я. — Кажется, дождь начинается.

Глава 26

Дождь барабанил по палубе, высокие волны бились о форштевень, раз за разом взрываясь шрапнелью из тысячи холодных брызг. «Орион» шёл под одним стакселем, остальные паруса были убраны, но даже так постоянно пытался увалиться под ветер, и Клешня с трудом справлялся со штурвалом.

Недостающий балласт уложили по местам, шхуна перестала болтаться, как скорлупка, но ветер всё равно безжалостно гнал её к берегу, так и пытаясь выбросить её на мель. Если бы здесь где-то была бухта, укрытая от ветров, мы бы постарались уйти туда, переждать, но никто из нас о таких бухтах поблизости не знал.

Единственным выходом для нас осталось уйти мористее, подальше от берега, и положиться на милость стихии. Я впервые видел местные шторма, хотя боцман и сказал, что это не шторм, а так, немножко погода испортилась. Зрелище всё равно было величественное и страшное.

Небо затянуло густыми тучами, опустились сумерки. Такелаж жалобно скрипел, свист ветра глушил всё, и приходилось громко кричать, чтобы тебя услышал хоть кто-нибудь. Вода раз за разом прокатывалась по палубе, стекая в шпигаты, просачиваясь в трюм, и на помпе постоянно дежурили два матроса. Туда я поставил Мувангу и Себадуку, раненые негры наверху были бы бесполезны, но качать могли, и методичный скрип свидетельствовал о том, что у них неплохо получается.

Всех наверх отправлять я не стал, пока справлялись силами одной вахты, но лично я усидеть в каюте не мог, и теперь бродил по палубе, невзирая на проливной дождь и промозглый ветер, бьющий в лицо. Все вымокли до нитки. Отличная возможность помыться для некоторых членов команды.

От безымянного острова мы отошли примерно на милю, и только тогда я приказал зарифить оставшиеся паруса. Ветер злобно завывал, путаясь в такелаже, но больше не выносил нас к берегу. Шхуна просто переваливалась по волнам, понемногу дрейфуя под действием ветра, волн и течения, и пёс его знает, куда нас вынесет этот шторм.

Я чувствовал, как по шее пробегает холодок, а все волосы встают дыбом, но не понимал, от холодной воды это или от созерцания буйной стихии. Никакая картина, никакое видео не может передать то ощущение, когда ты стоишь на палубе деревянного парусника, а вокруг бушует разгневанное море. Я ощутил себя так, будто ненароком бросил вызов стихии, самому Посейдону, наглым образом выйдя в море в такую погоду, и теперь он рвал и метал, пытаясь запугать ничтожного человечишку.

Но запугать у него не получилось, наоборот, я восхищался непокорной стихией, холодными брызгами, яростным ветром. Наверное, именно в этот момент море окончательно признало меня своим, а я окончательно полюбил море.

К утру нас вынесло куда-то в открытое море. Небо снова было безмятежным и чистым, только немногочисленные кучевые облака висели пуховыми перинами где-то далеко на горизонте. Ветер теперь не хлестал по лицу злыми пощёчинами, а ласково трепал прикосновением любимой женщины, солнце поднималось из моря, будто выныривающий игривый дельфин.