Флибустьер

— Нет, — спокойно ответил он. — Удивляюсь, как ты за первой же благородной юбкой потащился. Нет, не кипятись. Просто пораскинь мозгами, стоит ли оно того, или лучше про этого чаехлёба забыть.

— Шон... — тихо произнёс я, сжимая кулаки так, что побелели костяшки.

— Гилберт хоть и мерзавец, а всё-таки такой же пират, как и мы, — хмыкнул он. — Зачем тебе это надо? Молва пойдёт потом. Всякая...

— Молва пойдёт, если я своё слово не сдержу, — отрезал я. — И я себе не прощу потом. И вообще, держите штурвал ровнее, мистер Келли, корабль опять уваливается к ветру.

Шон вскинул брови, улыбнулся своей жуткой улыбкой, но штурвал-таки повернул. А я, взбешённый этим разговором, пошёл прочь, хлёстким взглядом окатывая каждого матроса, попавшегося мне на пути. Мне казалось, что каждый из них слышал всё до последнего слова, и от этого на душе становилось ещё горше.

Глава 27

Я дважды прошёлся от кормы до бушприта и обратно, чувствуя себя как лев в клетке. На душе скребли кошки, неприятное ощущение преследовало меня, куда бы я ни направился. Шон был прав почти по всем пунктам, и умом я это понимал, но согласиться всё равно не мог.

В любом случае, что-то нужно было делать, а снова пускать всё на самотёк — это верный путь к перевыборам капитана, которые мне сильно не понравятся. Поэтому я спустился на нижнюю палубу и отправился в носовую часть, где располагалась команда. Тихо, чтобы не потревожить спящих, я прошёл в кубрик, где парусиновые гамаки свисали с потолка, будто яйца Чужого или какие-то инопланетные коконы, покачиваясь в такт с «Орионом».

Они висели вплотную друг к другу, как виноградины на лозе, и по кубрику раскатами грома проносился богатырский храп. Матросы первой вахты отдыхали после тяжёлой ночи наперегонки со штормом.

— Капитан! — тихо воскликнул Себадуку, зачем-то подрываясь со своего места.

Пришлось остановить его жестом. Он уже довольно ловко передвигался на одной ноге и двух костылях, перелом вроде бы неплохо заживал, хотя, скорее всего, будет хромать до конца жизни.

Не спали и многие остальные, я заметил, как смолкли их тихие разговоры при моём появлении. Мне вспомнилось, как мы синхронно замолкали, вскакивая с мест, когда в расположение входил комбат, хотя ему было совершенно плевать на болтовню срочников. Моряки уставились на меня, в их взглядах сквозило напряжение, у некоторых даже страх.

Я вдруг почувствовал себя неловко, будто ворвался на сцену театра в момент кульминации пьесы и прервал что-то важное. Я понимал, что не смогу наладить контакт с командой, просто появившись на баке и показательно пожав кому-нибудь руку, словно депутат во время предвыборной кампании. Мне нужно было стать для них действительно своим человеком, а это непросто. Слишком большое расстояние нас отделяло друг от друга, воспитание, мораль, образование воздвигали неодолимую стену. Но что-то вечно во все времена, и нужно было это только нащупать.

— Не обращайте на меня внимания, парни, отдыхайте, — тихо сказал я, зная, что спокойно отдыхать дальше они всё равно не смогут, пока я здесь.

Я прошёлся по тесному кубрику, вдыхая спёртый воздух вместе с запахами плесени и грязного тела, втайне удивляясь стойкости моряков, сутками живущих в таких, почти нечеловеческих условиях. Шон прав, я стал страшно далёк от народа.

— Как нога? — спросил я у Себадуку.

Негр лежал в гамаке, и сломанная нога в лубке торчала из гамака, напоминая индейскую курительную трубку. Костыли стояли рядом, грубые, неуклюжие.

— Наступай — болит, не наступай — не болит, — улыбнулся негр.

— Ну тогда не наступай, — хмыкнул я и дотронулся до натянутой парусины. — Вот пьяному-то, наверное, из такого вылезать каково, целое приключение!

Матросы тихо посмеялись. Наверняка каждый из них не раз и не два проделывал подобное.