Настроение Маргарет улучшилось, но ненадолго. До нее доносились обрывки разговоров гостей о каких-то других праздниках, на которые ее не приглашали. Внезапно она вспомнила все – и соперничество в светских кругах Денвера, и что она всегда была в них чужой, и что единственной причиной, по которой она вообще соприкоснулась с ними, – упадок ее родной семьи. Все вернулось к тому глубинному источнику отторжения – боли. И вслед за этим хлынули слезы.
Человек, не ощущающий любви и востребованности там, где находится, отправляется искать их в других местах. В случае Маргарет (как, впрочем, и Линдси) первой остановкой на пути этих поисков стал, к несчастью, дом Джима. Там, вдали от родного дома, нашелся член семьи, обращавший на нее внимание. Дом четы Гэри и школа Кент стали для Маргарет другими возможностями ощутить себя на своем месте, по-своему тоже проблематичными.
За ними последовали годы совместных странствий с фанатами группы Grateful Dead и первый недолговечный брак. Оглядываясь назад, Маргарет понимает, что ей повезло остаться в живых. «Неужели в двадцать лет я действительно выскочила замуж за парня, приторговывавшего наркотиками?» – написала она в своем дневнике.
И, наконец, решение устроить свою жизнь с Уайли и обзавестись собственными детьми. «Мне нравится называть его надежной опорой», – говорит Маргарет.
С появлением детей и превращением в полноценную мать семейства Маргарет озаботилась поддержанием определенной эмоциональной устойчивости. «Ты – чувствительный элемент своей семьи», – часто говорила ей Мими, и в этом Маргарет была согласна с матерью. На сеансах психотерапии Маргарет говорила, что поворотным моментом ее детства стала смерть Брайана, которую она восприняла так же остро, как пережитые сексуальные надругательства. Ей исполнилось одиннадцать, и она не могла не видеть, насколько тяжело это событие отразилось на всех. Но чаще всего Маргарет сосредотачивалась на другой травме – своем чувстве покинутости. Ее не только отправили жить к Гэри, на нее не обращали достаточного внимания и до этого, уделяя его по большей части другим детям. «Часто внимание необходимо именно тем детям, которым его не уделяют. По крайней мере, так подсказывает мой опыт», – говорит Маргарет.
Она часто размышляла над тем, что мать постоянно говорила о них с сестрой: «Сперва шипы, потом розы». Они с Линдси были розами, а все десять мальчиков – шипами. То, что большинству людей казалось нежным, Маргарет находила злобным и пассивно-агрессивным. Каково было подрастающим мальчикам слышать такое от своей матери? И как могли девочки не сомневаться в чувствах матери, которая восхваляет их на одном дыхании с настолько презрительной издевкой?
Как одна из двух этих розочек, Маргарет никогда не ощущала любви матери. Если бы Мими действительно любила ее, то не отослала бы из дому в тринадцатилетнем возрасте. Иногда Маргарет казалось, что жизнь у Гэри навсегда отгородила ее от собственной матери, что она так и не смогла преодолеть ощущение своей отверженности и живет, стараясь впредь не испытывать такой боли. «Сброшенным балластом и изгнанницей я уже побывала, – писала Маргарет в своем дневнике. Со временем она ощутила себя вправе стоять поодаль от всех остальных. – Нормальная семейная близость мне нужна, но, честно говоря, моя родная семья ненормальна».
Для Маргарет ее сестра и мать – одного поля ягоды. Мими отдавала Линдси мебель и даже шила ей одежду, а Линдси без малейших сомнений взяла на себя заботы о Мими. Подчас обе вызывали у Маргарет возмущение, хотя она и нуждалась в них.
Одно из самых ярких воспоминаний Маргарет о периоде своей жизни на Хидден-Вэлли непосредственно перед отъездом оттуда, когда после смерти Брайана отец и братья буквально разваливались на куски у нее на глазах, такое: уложив детей, ее мать долго не смыкала глаз, стоя перед мольбертом. Она рисовала или писала красками – в основном птиц и грибы. Впоследствии, вспоминая об этом, Маргарет приходила в полное замешательство. Как Мими могла возиться по дому, наблюдать за забредающими на участок лисами и оленями, переживать по поводу драки птиц у кормушки? Ведь эта женщина только что потеряла своего сына. Что такого было в матери, чего недоставало Маргарет? Внутренняя сила, или самоотречение, или что-то другое, непостижимое для нее? Лишь много позже Маргарет пришла к мысли о том, что мир природы, который полюбился Мими в Колорадо, стал для нее в какой-то мере утешением, убежищем от всего, что происходило вокруг нее.
Когда в зрелом возрасте Маргарет наконец отважилась заняться живописью, объектами ее творчества чаще всего становились именно те, кого она всю жизнь старалась по возможности избегать – родные. Обожаемые матерью цветы она изображала с трогательным реализмом. Картину, посвященную чете Гэри, она назвала «Простота в сером»; другую, посвященную ее собственному пути к восприимчивости, она назвала «Умудренная опытом»; еще одна называлась «Иерархия печалей». Для пронзительной серии из двенадцати картин, посвященных двенадцати детям семьи Гэлвин, она выбрала абстрактную манеру письма. «Дональд» выдержан в красных и белых тонах; «Джим» – в черных и белых; «Джон», «Брайан», «Майкл» и «Ричард» представляют собой вариации зеленовато-желтых оттенков; «Джозеф» – в желтых тонах с красноватыми оттенками; «Марк», «Мэттью» и «Питер» выполнены исключительно в красных цветах, в последнем случае с проблесками голубого.
«Мэри» представляет собой перекрестную штриховку жирных розовых мазков, перемежающихся вкраплениями черного. А автопортрет Маргарет почти аналогичен портрету сестры, но в нем меньше розового и больше ярких оранжевых пятнышек.
За несколько лет до смерти Мими Маргарет помогала перевозить Питера в интернат. Это вдохновило ее написать картину «Переезд Питера», которая стала для нее явным шагом вперед. Получилась многофигурная и многоплановая композиция, полная чувств, которые ей было бы сложно выразить как-то еще. «Это просто такой эмоциональный выброс», – говорит Маргарет.
Именно эту картину купила Нэнси Гэри, уведя ее из-под носа одноклассницы Маргарет по школе Кент.
Глава 43
Нам свойственно считать болезни проблемами, требующими разрешения. Мы склонны относиться к любому заболеванию как к полиомиелиту: чему-то безнадежно неизлечимому до тех пор, пока не появится чудодейственное средство, способное стереть недуг с лица земли. Разумеется, такая модель срабатывает далеко не всегда. Слишком часто ученые замыкаются в своих башнях из слоновой кости, убежденные в правоте собственных представлений и несостоятельности любых других. Неготовность сотрудничать делает подверженными предвзятости восприятия и зашоренности всех, будь то фрейдисты, крепелианцы, специалисты по семейным отношениям или генетики. Исследователь шизофрении Рю Л. Кромвелл описал эту проблему еще в 70-х годах: «Это как карусель, где каждый сидит на своей лошадке. Можно верить, что твоя лошадь идет первой. А потом, когда поездка закончена и пора слезать, становится очевидно, что на самом деле лошадка никуда не скакала. При этом сам по себе опыт был захватывающим. Может даже возникнуть горячее желание повторить его еще разок».
Однако есть и другая, прямо противоположная модель развития, в которой решения не всегда оказываются прорывными. Прогресс достигается мало-помалу, бессистемно и только после того, как множество участников процесса приходят к единству мнений после долгих лет неудач и конфликтов. Со временем одни отмирают, а другие закрепляются. И определиться с дальнейшими путями можно, пожалуй, только оценив уже достигнутое.
Что же достигнуто в области шизофрении? Что, если бы дети Гэлвинов появились на свет на полвека позже и их взросление пришлось на наши дни, а не на 50-е и 60-е годы? Насколько иначе могли бы их лечить? В ряде аспектов изменилось очень немногое. Рынок новых лекарств от шизофрении продолжает топтаться на месте. Разработка антипсихотических средств требует дорогостоящих и рискованных экспериментов даже на ранних этапах испытаний, поскольку в данном случае крысы не могут заменять собой людей. Продолжаются, хотя и на более детализированном уровне, словесные баталии относительно роли наследственности и среды. Если раньше в основе этого дискурса стоял Фрейд, то теперь обсуждается эпигенетика – латентные гены, активируемые триггерами внешней среды. Сейчас ученые спорят о том, что может сыграть роль такого триггера – нечто употребленное, вроде марихуаны, или патогенное, вроде бактерий? Исследователи предлагают широкий ассортимент других версий – травмы головы, аутоиммунные заболевания, воспалительные процессы в головном мозге, паразитические микробы. И у каждой из этих версий есть свои сторонники и противники. Каждый по-прежнему выбирает себе лошадку на карусели, и только очень немногие готовы прекратить кататься на ней.
Однако есть еще и менее явные перемены. Похоже, что новая толерантность потребовала определенных изменений в общественных установках, сложившихся вокруг шизофрении. Новейшим воплощением идей антипсихиатрии стало движение Hearing Voices, отстаивающее альтернативные походы к слуховым галлюцинациям. Подобно общественным организациям глухих и слепых, оно выступает за признание подверженных такому расстройству людей меньшинством, имеющим право на представление и защиту своих интересов. Концепция нейроразнообразия (сам этот термин чаще используется в связи расстройствами аутистического спектра) была немыслимой еще несколько десятилетий назад. Сегодня существует мощное движение противников медикаментов, активисты которого берут на вооружение исследования, демонстрирующие устойчивые положительные результаты лечения больных шизофренией без использования рецептурных препаратов. В его поддержку выступают многие врачи, недовольные представлениями о психиатрии как о «пилюльном конвейере» и тоскующие по золотому веку психотерапии, когда прием у доктора длился несколько дольше, чем пара минут, нужных для выписки очередного рецепта.
Существенная же перемена состоит в том, что все больше людей осознают расплывчатость диагноза «шизофрения» и понимают, что это не универсальное определение. С каждым годом становится все больше свидетельств существования некого спектра психотических расстройств, и генетические исследования показывают наличие совпадений между шизофренией и биполярным расстройством, биполярным расстройством и аутизмом. Современные исследования говорят о том, что хотя бы незначительные психические отклонения присутствуют у удивительно большого количества людей. По результатам одного мета-анализа, опубликованным в 2013 году, опыт галлюцинаций и бредовых представлений был у семи процентов населения. Еще одно исследование 2015 года называет цифру пять целых восемь десятых процентов, причем у трети этих людей наблюдались однократные эпизоды, а у остальных более устойчивые симптомы. Подобные результаты предполагают, что в своей работе врачам следует тщательнее определять различие между теми, кто нуждается в традиционном лечении, и теми, кому будет полезнее выжидательная тактика. Цена такого решения высока: существует достаточное количество научных доказательств того, что каждый последующий психотический срыв наносит мозгу необратимые повреждения, вызывая дальнейшую утрату серого вещества, необходимого для обработки информации.
К сожалению, остается неизменной серьезная проблема нейролептиков. Регулярный прием этих препаратов может предотвращать дальнейшие срывы (с риском побочных эффектов в долгосрочной перспективе), но в то же время налицо достаточное количество данных о том, что обострения у соблюдающих схему медикаментозного лечения случаются не реже, чем у тех, кто этого не делает. Ныне живущие братья Гэлвин остаются зависимыми от нейролептиков, но, возможно, главная перемена для последующих поколений состоит в том, что выбор между медикаментами и психотерапией не является взаимоисключающим. Даже самые традиционно мыслящие исследователи шизофрении выступают за то, что главный психиатр медицинского центра Колумбийского университета Джеффри Либерман называет «моделью выявления и коррекции на ранних стадиях». Относительно недавние исследования подтвердили эффективность так называемой «мягкой коррекции» – сочетания терапевтических бесед и поддержки близких, призванного свести к минимуму объем принимаемых лекарств. Этот более холистический подход уже несколько десятилетий успешно применяется в скандинавских странах и Австралии. (Можно говорить о том, что для Майкла Гэлвина «мягкой коррекцией» стал его опыт пребывания в коммуне в Теннесси; если, конечно, считать, что он вообще был в группе риска.) Главная проблема состоит в том, чтобы точно определить, кого можно успешно лечить нейролептиками, кому они вообще не помогут и кому принесут не меньше страданий, чем болезнь сама по себе.