А она имела тот сатанинский смех со скрежетом зубов, со слезами на глазах, который кровь остужает в жилах.
После смерти Вита челядь за самые большие сокровища не хотела отважиться преследовать её. Её признавали инструментом Божьей казни за осквернение монастыря и похищение женщины, которая давала монашеские обеты. Люди видели около неё полчище духов, которое её окружало.
Когда она показывалась на рынке или останавливалась на улице, все привыкли предсказывать, что епископ должен был находиться где-то неподалёку. Порой она ждала, опираясь на забор, со страшно вывернутыми глазами, а люди обходили её молча, не смея раздражать словом. Так потом была уверена, что её уважают и жалеют, что голодная входила в дома. Садилась отдыхать на лавку, пила у дверей из ведра, а когда бормотала, прося хлеба, никто ей не отказывал.
Жалко было глядеть на эту молодую ещё и красивую женщину, которая так страшно добровольно опустилась – несла такое тяжёлое пакаяние.
В её взгляде было что-то такое, что встревожила бы самого смелого, взглянув на него. Только дети бегали за ней вдалеке.
В костёле никогда не видели её молящейся, становилась на паперти либо в самой святыни с краю, бросая безумные взгляды, ни преклоняя колен, ни склоняя головы при звуке колокола.
Люди говорили про неё: безумная; хотя ею не была.
Не лучше с ней было старому Кжижану, который, брат или нет, привязался к бедной, сначала, может, с другими мыслями, теперь из сострадания поднимая тяжкое бремя.
Распоряжалась у него, как хотела, приходила, когда ей нравилось, вставала, шла часто ночью, когда ей что-нибудь привиделось.
После смерти Вита, не в состоянии обойтись без услуг, для которых ему всегда был нужен человек с потерянным имением, взял Павел другого бедного родственника, землевладельца, коего из-за чёрных волос звали Вороном.
Родовых фамилий в то время почти не использовали, но зато не было человека без прозвища. Многие из них переменились потом в родовые имена.
Ворон, которого более близкие уменьшили до Воронка, был огромный малый, а епископ, может, выбрал его из-за этого роста и предпологаемой силы, которая была ему необходима на охоте и в дороге.
Но этот гигант, такой устрашающий для глаз, в действительности был с довольно пугливым сердцем и не знал, что делать. Хотя мог иметь силу, не знал, как её использовать.
Послушный, тихий, он давал себя ругать и поносить, не показывая ни большого ума, ни избытка услужливости. Тяжёлый во всём, попав на двор и познакомившись с Верханцевой, которая ради него старалась немного омолодиться, поила его и кормила, он пошёл под её власть и стал покорным слугой.
Однажды вернувшись с охоты к Зони, он был так встревожен и удручён, что долго не могла добиться от него ни слова.
Только после нескольких кубков тёплого вина, осмелевший и остывший, он начал рассказывать то, чему был свидетелем.
Епископ Павел, по старой привычке, на охоте, когда гонялся за зверем, забывшись и загоревшись, в этот день забился в трущёбы, преследуя козу, которую, ранив копьём, надеялся поймать. Ворон скакал за ним в некотором отдалении.
Затем он увидел, что лошадь епископа остановилась как вкопанная, а перед ним вместо козы, которая куда-то исчезла, показалась женщина высокого роста, в чёрном платье, подпоясанная верёвкой, босая, с длинными волосами на плечах.
Ворон, который Беты никогда не видел, но слышал о ней, что имела страшную силу, слез с коня и с любопытством из-за дуба начал слушать и присматриваться.
Призрак или женщина, говорил он, сначала крикнул: