Так обдумав ужин, Рогатка вздохнул, обращаясь к музыканту:
– Играй мне что-нибудь весёлое и пой.
Потом поглядел на свою Соньку и усмехнулся.
Нахмурившийся епископ сидел, не зная уже, что делать.
Лысый снова взял голос и горячо начал разглагольствовать.
Чем больше его язык заплетался, чем фанатичней он им аргументировал.
– Э! Э! Если бы Болько помог мне задушить своих, отобрать Вроцлав и Ополье, – воскликнул он, – только тогда бы я на него пошёл. Так было бы лучше всего. Краков, Сандомир, Калиш, Познань, Плоцк… всё потом в одну горсть. Только тогда бы заиграли и запели. Ура! Ура!
Жаба, не поняв, о чём была речь, когда услышал: Ура! – ударил по струнам и громко по-немецки крикнул.
Тем временем Рогатке что-то пришло в голову, он нагнулся, сопя, к епископу и сказал:
– У вас в каморке есть гривны? Есть? Вы добрый человек. Одолжите мне тысячу?
Павел только пожал плечами.
– Дайте пятьсот!
Епископ раскрыл руки.
– А двести?
– Я не богач, – откликнулся Павел, – в борьбе с моим Больком, людей должно держать много – а люди едят.
– А у меня? Мои немцы? Посмотрите на них, что они из себя представляют? Жрут и хлебают – страх! Приходят голые, босые, не снабдить епанчой и обувью. Дай ты мне хоть гривен двести.
Рогатка задумался.
– Ты знаешь, – добавил он полушткой, – раз нет, я приказал бы тебя тут сразу схватить и посадить в темницу.
И могу держать, пока тысячу не дадите! Твой Болько тебе не поможет, а интердикта я не боюсь.
Он бросил взгляд, по лицу епископа промелькнула тень беспокойства.