Епископ снова остался один с Вереей.
Первое ожидание рядом с этим вторым, которое отсутствие слухов должно было удлинить, – было ничем.
Ксендз Шчепан, выехав, совсем о себе известий не подавал.
Недели уходили в невыносимых пытках для нетерпеливого человека. Снова наступили такие дни, что Верея с ним ссорился, и должен был, как другие, убегать, потому что тот становился вспыльчивым, как прежде.
По одежде Ворон заметил, что епископ вдруг начинал худеть.
Лицо сначала опухло, отвисло и покрылось сморщенной кожей, щёки его впали, руки тряслись. Ел и пил как раньше, но ничто его подкрепить не могло.
Уже почти забыли о Бете, когда она тут появилась снова.
Она кружила около дома, заглядывала в окна, встречалась на прогулках, смехом до ярости раздражала епископа, а когда он велел людям гнать её, исчезала.
Челядь боялась к ней прикосаться, поскольку считала её колдуньей, а этого имени было в то время достаточно, чтобы разогнать людей, – никто с таинственной властью дьявола бороться не смел.
Епископ жил в пытках, никогда не будучи уверенным, что не увидит этого страшного лица, не услышит этого издевательского смеха.
Уже была осень, когда однажды приехал ксендз Шчепан.
Он вёз новость о заключённом мире с Опольскими и о примирении Лешека с женой Грифиной, которую князю Болеславу удалось вытянуть из монастыря и много лет разлучённых супругов соединить заново.
Услышав об этом примирении, епископ язвительно над ним посмеялся.
– Когда все мирятся, – воскликнул он, – согласитесь ли и вы меня с теми князьями…
– Князь Владислав Опольский уже говорил о вашем деле, – сказал Шчепан. – Решили на том, что вы можете спокойно возвращаться в Краков. Ничего вам не сделают. Княгиня Кинга просила за вас, хоть знает в вас своего врага. Лешек сопротивлялся, милостивый Болеслав обещал забыть обо всём.
Ксендз Шчепан радовался и склонял к как можно более скорому возвращению, но безопасность, за которую он ручался, не казалась епископу достаточной. Сам имея в сердце предательство, он опасался его.
Прошло несколько дней, прежде чем епископ, наконец, рассчитывая, колеблясь, осмелился двинуться в Лагов, чтобы оттуда вернуться в Краков.
Из посольства каноника получалось, что открытого мира не могло быть, а епископ мог прибыть, словно ни в чём ни перед кем не провинился.
В его доме хотели принять его как раньше, и уверяли в мире.
– Капитул, ваше духовенство, – говорил ксендз Шчепан, – ручалось, что ваша милость займётесь своими овечками, не делая больше князю никаких препятствий.