Почти накануне Рождества среди этих вершин, покрытых снегом, на дорогах, стеклянных ото льда, расположилась армия на короткий отдых. Победный поход, постоянные небольшие стычки, которые не давали времени подумать и отдохнуть, удерживали всё войско в этом состоянии рыцарского ража, который ослеплял взгляд на последствия и не давал видеть опасность.
В тот день, когда разбили на ночь лагерь в долине среди белых гор, ветер с которых дул снегом и морозом, король вошёл в бедную палатку, чтобы, если не снять, то хотя бы ослабить доспехи на плечах.
Старшие из его товарищей, кони которых по дороге пали, увидев нехватку провизии, грядущую зиму, закрытые овраги, в глубине которых засели турки, первыми начали требовать возвращения. Далее продвигаться было невозможно…
Но кардинал Цезарини, который сам был готов жить сухим хлебом и растопленным снегом, стремился вперёд и о возвращении говорить не давал.
Исхудавший Грегор из Санока грел руки у маленького, с трудом разожжённого костра, в жалком шатре, который качал ветер и в который залетал снег, когда подошёл подканцлер Пётр из Шекоцин.
Он не снял с себя ни доспехов, ни шлема, держал в руке несколько стрел, которые воткнулись в его кольчугу, а одна из них слегка ранила в плечо.
Это был один из храбрейших рыцарей и один из самых заботливых о короле.
– Слава Иисусу Христу, магистр Грегор, – сказал он сидящему, который даже не взглянул на гостя. – Завтра будет предпраздничный день, по-видимому, рыбы не поедим…
– Лишь бы хлеб был, – вздохнул Грегор.
– Не все его, наверное, получат, – ответил подканцлер, – один кардинал живёт словом Божьим и огнём святыни, но мы, недостойные грешники, вскоре погибнем, если не от неприятельских стрел, то от мороза и голода, Богу на славу, но кому на пользу, не знаю.
Грегор улыбнулся, поправил огонёк, который тушил ветер.
– Магистр, пора бы нам уж подумать, если не о себе, то о короле, – добавил Пётр из Шекоцин. – У вас панское доверие. Итальянец, святой человек, но ни слова, ни страны не знает и войны не понимает. Побед, благодаря Провидению, мы одержали достаточно, вытворяли чудеса… Турки нас окружают, голод нам досаждает, зима на носу… не выйдет отсюда наша нога!
– Действительно, панское ухо для меня доступно, – сказал Грегор, – но как сдержать победителя? Он не видит и не хочет видеть опасность, а если бы даже её почувствовал, одно слово кардинала толкнёт его дальше.
– Ради Бога, магистр, – прервал подканцлер, – короля и его славу нужно спасать. Мы победили, но, желая сверх силы, мы потеряем плоды. Скажите ему…
– Я? – ответил Грегор. – Он не послушает меня. Сходите вы все, кто дал доказательства храбрости и выдержки, у вас больше прав говорить, чем у меня.
– Пойдёмте и вы с нами, – воскликнул подканцлер, – король в своём шатре и уже готовится к завтрашней стычке, которая неминуемо нас ждёт, потому что мы окружены. Пойдёмте.
Чуть поколебавшись, Грегор встал, поправил на себе кожух и, вздыхая, пошёл за подканцлером.
В чистом поле, в снежную метель, накрывшись епанчами, стояли неподалёку и тихо совещались главные польские рыцари: Ян из Бобрка, Пётр Наленч, Павел из Сиенна и другие. Они потихоньку, но весьма оживлённо беседовали, когда Пётр из Щекоцин подошёл с Грегором.
– Пойдёмте к королю, – сказал, подходя, подканцлер.
В нескольких шагах была палатка Владислава, сделанная из простого войлока, маленькая и тесная. В ней слабо горел свет, а через открываемый ежеминутно проход была видна толпа народа. Палатку наполняла молодёжь.