Через четыре дня вдруг сначала гонец из Яврина, потом сам декан Ласоцкий прискакали с той невероятной новостью, что королева Эльзя на третий день после нашего отъезда неожиданно умерла.
Описать вашей милости тот ужас и удивление, какие нас охватили, боль и скорбь короля, практически отчаяние кардинала Сабиньского, дело которого, несколькомесячный труд пропал напрасно, слабыми словами не смогу.
Причина такой внезапной смерти, известная одному Богу, по-видимому, останется навеки закрытой. Это было, возможно, приговором Провидения, но, думая по-человечески, могло также быть делом злодеев, которые надеются воспользоваться в свою пользу замешательством. Не хочу быть судьёй, потому что свидетелем не был, но императору Фридриху мир был не на руку, так же как завербованным чехам. Могли найтись такие, что хотели похоронить с Елизаветой и трактат, заключённый ею.
Ласоцкий рассказал о неслыханном замешательстве в Явринском замке, о плаче верных женщин у тела королевы.
Кардинал же, хоть умершую было ему жаль, время не терял. Он прекрасно видел, что на заключённый мир рассчитывать было нельзя, и что тут же должен был заново приступить к переговорам с императором Фридрихом, опекуном сына королевы, с которым было гораздо трудней достигнуть цели.
Поскольку император с самого начала настаивал на правах преемника и склонить его к полному согласию даже кардинал не надеялся, ограничиваяясь уже тем, чтобы обеспечить на несколько лет перемирие.
По правде говоря, епископу Сабиньскому никогда не было дел до интересов нашего пана, на первом месте для него было дело христианства, лишь бы сделать возможным поход против турок. Что последует после одержанных побед, о том он заранее не думал. Также не стоит ему приписывать злой умысел, что готов бы нами пожертвовать ради защиты креста.
По его побуждению туда уже однажды прибыло турецкое посольство, которое предлагало нам мир, по правде говоря, с тяжёлыми условиями, но когда о них можно было договариваться с греками, ушли ни с чем.
Цезарини постарался, чтобы их принимали с большим великолепием и военной пышностью. Турки и сопровождающие их греки, которые, отвергнув Бога, служат нехристям, удивлялись нам, но ничего не достигли.
Всё тут у нас звучит и слышится будущей войной. Торопит к ней Палеолог, жаждет её папа, призывает к ней, обещая помощь, весь христианский мир, да и наш молодой господин душой и сердцем её желает. Наконец ваш слуга, который посылает вам эти слова, тоже хочет войны и рад бы видеть её законченной, чтобы мы вместе с королём поспешили в помощь нашему королевству, на которую с одной стороны силезские негодяи нападают и грабят, с другой нападает татарин, правда, почти к нашему Львову подъезжает.
Бог знает, защитает ли нам когда-нибудь в будущем история то, что, забыв собственную родину, отказавшись от собственных дел, стали на рубежах сражаться за Христов крест.
А наш молодой государь, который, отказавшись от всяческих удовольствий своего возраста, одев доспехи, ждёт тут, скоро ли ему дадут знак идти в бой, и стоит послушный на этих часах Христова солдата, разве не заслуживает наивысшей славы?
Что с нами, изгнанниками, будет на службе против врагов креста и какова будет наша доля, если жив буду, не премину написать своим неумелым пером вашей милости, моему достойнейшему господину. Целую ноги вашей милости, поручая недостойного слугу вашим молитвам.
VIII
Грегор из Санока, как мы видим из этого письма, не покидал короля Владислава, хотя и на родине, и тут не играл при нём более важной роли, потому что скорее избегал её, чем к ней стремился.
Он был не создан для этих суетливых предприятий, в которых часто нужно льстить лицом и словом, скрывать правду, рассчитывать шаги и, как охотник за зверем, осторожно идти к цели.
Высоко ценя в кардинале-епископе Сабиньском и правой его руке, декане Ласоцком, это искусство, он охотно им уступал место и даже позволил одержать верх над умом Владислава.
Грегор из Санока любил юношу, на рассвет которого смотрел, и хотел, чтобы он был больше для родины, для Польши, чем для мира.
Но мог ли он противостоять людям, которые ему постоянно пророчили славу великих героев, называли будущим Александром и Цезарем, изображали ему славу, какой он хотел добиться, и распаляли горячее рыцарское сердце, не давая обратиться к собственной земле и семье.
Король всегда любил и ценил своего магистра, с радостью всё ему доверял, рад был при нём отдохнуть, но не скрывал, что от этого великого голоса, которого папа Евгений IV был переводчиком, он хочет услышать призыв стать вождём и защитником.