В битве, купаясь в кипетке, Белый сохранил бы запал, который его временно возбуждал, в спокойствии долго выдержать не мог. Под вечер он бросился на кровать и уснул каменным сном, со своим Буськом у ног. Фрида пришла, поглядела на него и, нахмурившись, воротилась в свою каморку. Она чувствовала, что делалось в его душе.
Белый проснулся только на следующий день, протёр глаза и, увидев Буська, спросил его:
– Штурмуют?
Он хотел уже надеть доспехи и схватиться за оружие.
– Нет, сидят тихо, – сказал шут, вздыхая. – Наверное, Казка, который умер, будут хоронить.
– Казко? Умер? – крикнул князь.
Бусько подтвердил головой.
– И конь сдох, что под ним был, и он ночью скончался, – сказал он. – Жаль! Такой был пан, котрый сам из деревянного кубка пил воду, а слуги – из серебра вино.
Грустный князь молчал. Он бросился на кровать и уставил глаза в потолок.
Отдохнув немного, он приказал подать еды и питья.
Он молча ел и пил, когда вошла Фрида. Они переглянулись. Женщина заметила перемену на лице, которое всегда было у него верным зеркалом душевного состояния. Лицо было остывшим, брови повисли, глаза погасли.
– Казка убит! – сказал он тихо. – Я видел, как его камень привалил…
Ослабленный, охрипший звук голоса подтвердил то, что поведали глаза. Они практически не разговаривали, Фрида следила за каждым его движением. Когда Бусько, который уходил, вернулся в комнату, князь выслал его на стены узнать, не начнётся ли битва заново.
– Напрасно посылать, – сказал шут, – напрасно… Они уже не предпримут штурм.
Белый на него поглядел.
– Сворачивают лагерь? – спросил он.
– Нет! – забормотал Бусько. – Нет, говорят, что не хотят напрасно терять людей, когда и так возьмут нас голодом.
Князь вскочил с сидения.
– Не болтай, глупец, – воскликнул он.
– Они это болтают, не я, – шепнул Бусько и вздохнул.