– Наверное, коллекционеры, – предположила Сесилия, заметив, что он за ними наблюдает.
– Здесь?
– Лучше всего покупать то, что пока неизвестно, но может стать великим. Биржевые маклеры поступают так же. Искусство – это как акции: покупаешь дёшево, продаёшь дорого.
Мартин рассматривал серию картин, автором которых, судя по всему, была Сиссель: олени, жеребята и крольчата, яркие цвета – как будто Бруно Лильефорс [151] впал в детство и дурачится. Представить, что уважающий себя финансист приобретёт это как объект инвестиции, было трудно.
– На самом деле ничего странного, – продолжила Сесилия, взяв его под руку. – Как только нечто приобретает ценность, оно становится предметом для спекуляций. Но ценность сама по себе – это то, что мы придумываем сами, так ведь? Каким-то образом, мы приходим к соглашению, что предмет А может стоить столько-то, а предмет Б не может.
Мартин обнял её за талию. Прикосновение к скрытому под рубашкой напряжённому тёплому животу по-прежнему оставалось новым и неожиданно приятным чувством.
Они двигались в тесноте выставочного пространства в поисках работ Шандора, когда их перехватил Уффе. В комнате, где мерцали его телевизоры, зрителей, по наблюдениям Мартина, было меньше всего.
– Ты в положении? – кивнул Уффе Сесилии и вытащил сигарету. – Молодцы. Не видели, куда смылся так называемый вундеркинд? Там его снова ищут. Эта дама из «единицы», – упоминая главную галерею, Уффе с равнодушным видом помахал зажигалкой. – Похоже, они купили твой портрет, Сисси. Так что следи за фигурой, когда родится ребёнок. Да. Если встретите его, передайте, что его тут все разыскивают. – И Уффе быстро скрылся в толпе.
В конце концов Сесилия захотела подышать свежим воздухом. Наверху возле музея они заметили одетую в чёрное фигуру Густава. Он сидел сгорбившись на ступенях и курил. Когда они подошли, поднял голову и кивнул.
– Там тебя ищут, – сказал Мартин, усаживаясь рядом. Сесилия села по другую сторону. Перед ними простиралась Авенин. Наверху лестницы всегда кажется, что весь город лежит у твоих ног.
– В каком году мы поступили? – спросил Густав. – В 82-м?
– Нет, вроде бы в 81-м.
Густав выбросил окурок.
– Точно. Пять лет плюс год в Париже.
Он вздохнул:
– До первого августа я должен выехать из мастерской.
– А где ты будешь работать? – спросила Сесилия. – Снимешь что-нибудь? Я слышала, как Виви говорила что-то о новом месте. Констэпидемин…
– Как-нибудь образуется, – пожал плечами Густав. Потом вздохнул, снял очки и прижал пальцами закрытые веки. – Так или иначе, но всё образуется.
Сесилия сходила в библиотеку и взяла там всё, что нашлось о беременности. Хмурила лоб, рассматривая фотографии Леннарта Нильссона [152] в книге «Зарождение жизни». Изучала свой живот в зеркале. Записывала толчки и движение плода и докладывала обо всём в женскую консультацию наблюдавшей её акушерке, которую считала слишком эксцентричной, но готова была терпеть все её странности. Следила за тем, чтобы питание было полноценным, отказалась от алкоголя и просила Густава курить в форточку. Ей дали место в группе первородящих, и она исправно посещала все занятия, хотя ничему интересному там не учили.
Летом она решила, что у них будет девочка и они назовут её Ракель. Мартин запротестовал: во-первых, с тем же успехом мог родиться мальчик, во-вторых, людей моложе семидесяти по имени Ракель в природе не существует. Сесилия снисходительно допустила, что Мартин тоже сможет предложить имя, если её гипотеза, вопреки всему, не подтвердится и родится мальчик, но имя потенциальному сыну Мартин тогда так и не придумал.