Собрание сочинений

Несмотря на это, он ещё дважды встречался с Дайаной. В понедельник она планировала поехать отдохнуть в Стокгольм. Они попрощались, и он гордился тем, что обошёлся без сантиментов. Она села в поезд, поехавший на север, он вернулся в офис. Когда зазвонил телефон, он пересчитывал купюры и разбирал чеки. Она сообщила, что решила задержаться на несколько дней. Стокгольм подождёт. Она погуляла по городу, «там très jolie» [220], они поужинают вместе?

Но он обещал посидеть с детьми, чтобы Сесилия могла отправиться на пробежку. Он заставил себя сказать «нет». Тут в комнате появился Пер, он попросил её перезвонить завтра и быстро повесил трубку.

Вторник прошёл на скорости ультрарапид. Он сварил себе кофе. Сел за рабочий стол, начал разбирать бумаги. Зазвонил телефон, но это была не она. Он пошёл в туалет, забрал почту. Позвонили ещё раз – нервный автор спрашивал, прочёл ли Мартин его рукопись. Он снова за письменным столом, барабанит пальцами, смотрит на телефон. Сортирует почту. Идёт за чашкой кофе.

Лучше всего ей, конечно, уехать и навсегда исчезнуть. Он не неверный тип.

Он представил серьёзный разговор с детьми.

Самолёт, он смотрит вниз на облака и миниатюрные бельгийские деревни, потом он выбирается из недр Шатле – Ле-Аль и, ослеплённый солнцем, перебрасывает пиджак через плечо. Au revoir, Швеция, серая, неподвижная, старая Швеция с заснеженными улицами, холодными вёснами и тихими тенями на тротуарах. Швеция, где Густав Беккер пишет заболоченные луга, и все вспоминают о том, как хорошо было в девятнадцатом веке.

Дайана позвонила в два, и они договорились увидеться через час.

На следующий день он поехал к ней в гостиницу во время обеда. Он этого не хотел. И всё равно так получилось. Он пробыл там до пяти. Перед тем как уйти, принял душ, стараясь не мочить волосы, чтобы у Сесилии не возникло вопросов. Но она скрылась у себя в комнате сразу же, как только смогла оставить Элиса с ним, и пробыла там несколько часов; она ничего не заметила бы, даже если бы он явился в котелке и фраке.

В четверг в издательство несколько раз звонила «француженка» и спрашивала его. Но Мартин Берг был очень занят и не успел перезвонить. И только в пятницу он набрал её номер из автомата, запасшись достаточным количеством монет, но портье сообщил, что мадемуазель Томас, к сожалению, уже уехала.

III

ЖУРНАЛИСТ: И напоследок: какой совет вы дали бы тому, кто хочет писать?

МАРТИН БЕРГ: Не уклоняйтесь от правды. Это важно [смеётся]. Это, пожалуй, единственное, что я могу посоветовать.

* * *

– Мартин? Это ты? – Голос Густава был хриплым и сонным.

– Доброе утро, – сказал Мартин.

– Почему ты шепчешь?

– Я не шепчу.

– Это подозрительно похоже на шёпот. – Зевок и щелчок зажигалки.

– Слушай… я… давно не общались, – сказал Мартин. – Я хотел узнать, как ты.

С отъезда Дайаны прошла неделя. Случившееся уже казалось нереальным. Может, потому что он ни с кем об этом не говорил и ничего об этом не писал, вообще ничего. Всё это находилось вне слов. Мысль можно спрятать и забыть, но, если она высказана вслух, возврата быть не может. Он начинал волноваться, когда оставался один на один с Сесилией, между ними всё время витало невысказанное. Ему казалось, что он лежит на тонком льду. Под ним чёрная холодная бездна. Слова весили слишком много.

Он был уверен, что никто ничего не узнает. Это невозможно. И Сесилия, надо признать, не ревнива. Мысль, что его может привлечь другая, не приходит ей в голову. Она просто сидит наверху и пишет, а спускаясь вниз, предполагает, что мир ровно такой, каким был, когда она уходила. Рассеянно накручивает на вилку спагетти и говорит Ракель отложить книгу, рассеянно спрашивает у него, как дела на работе. И реагирует «вот как», «ой», «м-да», «о’кей», и это отсутствие мыслительных усилий раздражает его ещё больше. Отвечает на автомате, как какая-нибудь домохозяйка, хотя могла бы помочь ему разобраться в некоторых сложных вопросах.