Почему у его отца было время сидеть на веранде или красить яхту? Часы, которые он на это тратил, – откуда они брались? Но ведь Биргитта Берг никогда не роняла на стол мужу многостраничный «кирпич» со словами «ты это читал или нет?», и мужу не приходилось признаваться, что, осваивая французскую философию, он читал Сартра, Камю, Леви-Стросса, Мерло-Понти, Барта и Фуко, но книгу, которую ему показывают с укором, он пропустил. И Биргитта не заставила бы мужа клятвенно пообещать, что он прочтёт, и ему не нужно было бы выполнять это обещание немедленно, и он бы не остановился на странице 133 (из 840), чтобы по какой-то причине переключиться на «Второй пол», и не читал бы Симону де Бовуар полгода, тайком вернув первую книгу в шкаф.
Осенью и зимой от Густава эпизодически приходили открытки, но весной, примерно через шесть месяцев после того, как они забрали его из Лондона, он прислал письмо. От руки, на нескольких листах, видимо, самое длинное из всех написанных за почти двадцать лет дружбы. Густав отчитывался о том, как они с Венделой подстригали ветки, вскапывали клумбы, сеяли, ездили в магазин для садоводов и купили триста килограммов земли. Густаву пришлось тащить мешки из машины, и остаток дня он вообще ничего больше делать не мог. Поскольку сам принимал участие во всех приготовлениях, весну он теперь воспринимает совершенно по-новому. Он писал, что какое-то время тому назад ему против собственной воли пришлось ползать на коленях и тыкать куда попало луковицы, поскольку у Венделы случился прострел позвоночника и она это сделать не могла. А теперь он видит, как из земли появляются крокусы, гиацинты и нарциссы, и испытывает гордость творца. Когда расцвели яблони, он осматривал сад, как настоящий помещик. Несколько недель он волновался, как поведут себя ирисы и анемоны.
– А анемоны – это точно цветы? – крикнул Мартин жене.
– Да.
– Я думал, анемоны бывают только морскими.
– Морские анемоны тоже есть.
– Это общеизвестные сведения? Люди об этом знают? – Появившаяся в дверях Сесилия спросила, почему это так его интересует; Мартин жестом отклонил вопрос и вернулся к письму.
Весну, писал Густав, он раньше воспринимал исключительно как время, когда позволительно и уже вполне комфортно употреблять алкоголь на свежем воздухе. Но безоглядное увлечение Венделы жизнью растений заставило его изменить ракурс. И сейчас он пишет несколько работ на эту тему.
Мартин удивился, виды природы и пейзажная живопись не интересовали их никогда. Разве что психоз Карла Фредрика Хилла [213] – единственное, что приходило на ум. И тем не менее Густав Беккер сейчас живёт в доме богатой вдовы и пишет длинные пассажи о стокгольмских шхерах.
– Лишь бы писал, – произнесла Сесилия.
– Но это же не
В августе состоялся вернисаж. Рассчитывающий на международные проекты Кей Джи сменил шведское название Galleri Hammarsten на Hammarsten Gallery. Как только они вошли в прохладное помещение, Мартину захотелось оказаться где угодно, только не здесь. Немилосердная жара исхода лета плавила асфальт, а всё утро они провели в поезде, где не было кондиционера. Элис с большим энтузиазмом размазал йогурт по его рубашке. Запасную он не взял, это выяснилось уже дома у Ларса и Ингер, а идти в футболке не хотел, даже несмотря на то, что Густав тоже, скорее всего, будет в футболке. Ингер быстро погладила одну из рубашек Ларса, но доктор Викнер был немного выше, и Мартину рубашка была слегка великовата, и он никак не мог решить, закатывать рукава или нет. Все остальные здесь, разумеется, были в идеальных рубашках. Кроме того, за ними увязалась Вера Викнер. После семестра на факультете искусствоведения, она объявила, что станет галеристкой или, как вариант, арт-дилером.
– Есть огромное число людей с деньгами, но без вкуса, а у меня есть вкус, но нет денег – идеальный расклад для обеих сторон.
Когда Вера спросила, можно ли ей тоже пойти на вернисаж, Сесилия со вздохом ответила: «Да, можно, если тебе так хочется». Мартину не нравилось её слишком короткое платье и вызывающе яркий макияж. Вероятно, она хотела выглядеть старше своих двадцати или сколько там ей было, но эффект получился скорее противоположным – Вера гордо фланировала по залам в счастливом неведении, что похожа на девицу из Шиллерской гимназии, нарядившуюся для школьной экскурсии.
– Мартин Берг, давно вас не видел. – Кей Джи жал ему руку слишком долго и слишком сильно. – Всё в порядке? Чудесно! Чудесно! С издательством, как я понимаю, всё хорошо? А вот и Сесилия. Рад,
Несмотря на жару, он был в чёрном костюме. Он говорил, что Густав сменил «сюжетный круг» и рассказывал о Стокгольмской выставке [214].
Когда Мартин почувствовал на плече знакомую руку, он вздрогнул всем телом. Загорелый свежевыбритый Густав сиял, как солнце. Сказал, что так долго не был в городе, что сейчас у него голова кругом от впечатлений. Просто ходить по улицам уже реальный шок. Вендела говорит, что он может оставаться, сколько захочет (он представил им даму с острым, как буравчик, взглядом, дама была минимального размера, но максимально одета в «Шанель»), хотя к осени он собирается вернуться, потому что осень прекраснее всего в Стокгольме, верно?
Вендела и Сесилия быстро посмотрели друг на друга. Он и вправду написал даму-коллекционера с собакой – фокстерьером, как его кто-то просветил. Портрет растрогал всех, кроме Мартина. Раньше размер картин Густава из года в год увеличивался, а сейчас они были не больше чем пятьдесят на семьдесят. Даже портрет Венделы получился относительно небольшим, хотя перегруженный салон на заднем плане, если его усилить, мог бы задать полотну сатирический вектор – высохшая тётя в гигантском богато декорированном доме, современная Медичи, только наряд из колоды игральных карт с кружевным воротом и золотым шитьём сменился на костюм и жемчужное ожерелье.
Помимо этого, имелся десяток картин ещё меньшего размера. На примерно половине из них изображались чёрные ели, отражающиеся в серебристой водной глади. Кое-где небо было того самого оттенка синего газового пламени, который Густав использовал в ранних городских видах, но другие работы тяготели к зелёному абсенту, новому для него цвету. Остальные работы – итог изучения растительности, органические и гротескные формы в палитре ранней весны и поздней осени. Гипердетализированные вблизи, но с расстояния в несколько шагов почти абстрактные.
– Как перевёрнутый Моне, – сказала Сесилия.
ebooksa