Собрание сочинений

22
18
20
22
24
26
28
30

– Что ты делаешь? – спросил Мартин. – Ты готовишь еду?

– Всего лишь омлет.

– Не знал, что у тебя есть сковородка.

– Это та, на которой ты жарил котлеты, если я ничего не путаю. А вот… – снова шипение – …лопатки я что-то не нахожу.

– За лопатку сойдёт сырорезка.

После этого разговора Мартину пришла идея снять дом на Французской Ривьере. Мысль была такой очевидной, что он не понимал, почему не додумался до этого раньше. Лето в доме бабушки Густава предстало в лирическом, как выразился корреспондент «Дагенс нюхетер», свете, том самом свете, которым залиты легендарные работы Беккера серии «Люкс в Антибе», желающие могут посмотреть их в Художественном музее Гётеборга.

В самом начале двухтысячных бабушка умерла, после чего Марлен фон Беккер с братьями и сёстрами продали французскую недвижимость британскому телепродюсеру, разбогатевшему на шоу, в котором обычных людей запирали в доме с неограниченным запасом алкоголя. «Концепция, отнюдь не чуждая духу маминой семьи», – прокомментировал Густав в длинном письме, написанном в уличном кафе, где он укрылся после похорон, чтобы «насладиться белым вином, устрицами и общением с окружающим миром».

Но вдоль этого длинного побережья стоят и другие дома, подумал Мартин и снова принялся искать подходящее место. Представления о грядущем лете накатывали на него волнами. Пейзажи, тонированные охрой и сиеной. Море – пособие по оттенкам синего. Густав сидит в тени лимонного дерева и пьёт пастис, обмахиваясь позавчерашней «Монд». Если закрыть глаза, слышен прибой, отдалённые крики морских птиц и уютное жужжание шмеля. Они возьмут с собой детей. Поедут в Канны, съедят всевозможных ракообразных и в опалово-синих сумерках пойдут гулять по набережной Круазет. И раз уж Мартин всё равно будет там, можно будет заодно найти дом, в котором жил и писал Уоллес. Если повезёт, на месте окажется concierge [225], который знает историю дома и всё им покажет. Мартин будет – сейчас он в этом абсолютно уверен – в дневные часы работать над книгой об Уоллесе, пока Густав, насвистывая, будет возиться с фотоштативом и делать снимки для будущих картин. Гениальным творением биография, наверное, не станет, но вы можете назвать хоть одну гениальную биографию? Это будет документально обоснованная и целостная работа, с безупречными сносками и списком источников, написанная с той лёгкостью и уверенностью, которые даёт полное знание материала. Уильям Уоллес, столько лет незаслуженно находившийся в тени Хемингуэя, Фицджеральда и прочих, предстанет во всей полноте своей двойственной, витальной и непостижимой натуры. Его блестящая проза покрылась пылью десятилетий. Мартин легко представлял себя гостем Джессики Гедин и программы Babel [226], он откидывается на спинку кресла и говорит, отвечая на какой-то вопрос:

– На самом деле Уоллес мастер сложных и интересных женских портретов. Он часто упоминал «Грозовой перевал» Эмили Бронте в качестве одного из своих главным литературных впечатлений и был большим поклонником Эмили Дикинсон. Среди его романов есть, к примеру, «Визит в музей», чья тема – борьба женщины с собственными потребностями в контексте социума, который отвергает её сексуальность и стремление к свободе. Старый известный сюжет об отношениях молодой женщины и пожилого авторитарного мужчины Уоллес раскрывает с особой чуткостью к социальной и психологической ситуации женщин. (Что к тому же абсолютная правда. Можно даже подумать, что Уоллес сам был влюблён в этого нерешительного профессора.)

Это блестящая идея – поехать на Ривьеру. А на случай, если он ничего не найдёт во Франции, всегда есть Италия.

Мартин собрался позвонить Густаву и заручиться его одобрением, но вспомнил, что тот на интервью. И он начал убирать на кухне, хотя необходимости в этом не было. Он уже много лет стремился не переходить ту границу, за которой наступал хаос. Крошки, кляксы джема и игрушки на полу. Лоскутный ковёр, свёрнутый рулоном, у стены. Стопки посуды на столешнице, вырастающие быстрее, чем работает посудомоечная машина. Нет, теперь всё стояло на своих местах. Даже Элис больше не устраивал беспорядка. Мартин переключился на содержимое холодильника. Может, заняться обедом? Остались кое-какие продукты с истекающим сроком, лосось, покупавшийся для Ракель, придётся его съесть, если в ближайшее время она не вернётся из этого их железнодорожного турне. Хотя есть не хочется.

Написать детям? Но с Элисом он общался накануне вечером, это был типичный для них разговор: Мартин напомнил, что надо выключать роуминг и слегка увяз в анекдоте про кузена коллеги, который забыл об этом маленьком манёвре и привёз из заграничного отпуска огромный телефонный счёт. Элис в ответ простонал, что он обо всём помнит, а именно сейчас они сидят в «Старбаксе», потому что здесь бесплатный интернет, а ему нужно проверить кое-что на Гугл-картах. Мартин спросил, почему Элис не пользуется простой картой. Какой картой? – спросил Элис, и Мартина бросило в холодный пот. Он не должен был давать ему карту Парижа.

Нужно было предвидеть. Хотя это его внезапное волнение… Элис, наверное, не почувствовал… он сказал «а, та карта, она осталась в гостинице».

Нет. Он позвонит им позже.

Пульс не падал. Бестолковый интерн из поликлиники утверждал, что с сердцем у него всё в порядке и он в хорошей форме, давление нормальное, так что, если что, ему просто надо пересмотреть условия работы для профилактики связанного с работой стресса. Мартин попытался объяснить, что работа – это наименьшая из его проблем. Да, учитывая шаткое положение отрасли в целом, колоссальные и стремительные изменения, вызванные цифровизацией, новые потребительские модели и прорыв аудиокниг, оборот «Берг & Андрен», разумеется, сократился, но ни о каком настоящем кризисе речь не идёт – но врач, украдкой посмотрев на часы, выписал успокоительное и посоветовал принимать при случае.

Может, записаться в другую клинику? Услышать ещё одно мнение? Здравоохранение должно быть заинтересовано в сохранении его жизни. Сколько он заплатил налогов за последние двадцать пять лет? Разве можно позволить работоспособному мужчине, у которого впереди ещё не одно десятилетие высокопродуктивного труда, умереть от неизвестного сердечного недуга? Что, если у него аневризма аорты? Что это значит, Мартин понимал не до конца, и здравый голос из глубин мозга советовал ему это не выяснять. Сто́ит приоткрыть дверь болезням среднего возраста, и сразу наступит конец. Рак простаты, сердечно-сосудистые заболевания, коварные аневризмы, что бы это ни было: они завладеют его существованием и сделают его невыносимым. Он хотел только одного: чтобы опытный врач гарантировал, что он не умирает от недиагностированного инфаркта.

Чтобы отвлечься, Мартин открыл переписку с Марией Мальм. В последние дни их беседа превратилась в нечто вроде перекидывания бадминтонного волана через провисшую сетку. Он мог полчаса формулировать какую-нибудь совершенно незначительную мысль, скрупулёзно отмеряя пропорции дистанцированности и интереса. И сразу после того, как раздавался сигнал отправленного сообщения, спрашивал себя: «Чем я, собственно, занимаюсь?»

«Пузырь» с её последними словами завис без ответа. На это эсэмэс можно было ответить, а можно нет. До того они обсуждали выставку Густава. ММ считала, что она потрясающая. Больше всего ММ понравились работы карандашом и тушью, кроме того, очень интересные и необычные автопортреты. ММ сразу узнала Мартина на некоторых ранних картинах. (О явно повторяющемся персонаже ММ не упомянула ничего.) Мария Мальм, Мария Мальм. Давайте представим: Мария Мальм занимается йогой в своей беседке. Мария Мальм обводит взглядом сад, потягивая смузи из капусты и киви. Мария Мальм – страж мелочей. Следит за семенами, ростками и родинками. Её стихи просты и очищены. Все слова выверены. И вся она тоже выверена. Тонкие руки, узкие запястья. Отношения с ней ему бы подошли. Они бы ездили на выходные в европейские столицы, а летом на стильно оформленную небольшую дачу, и, в общем, у них нашлась бы тысяча дел после того, как Элису надоест и он съедет в коммуну на Бископсгорден и будет появляться дома только в конце месяца, когда закончатся деньги даже на еду.

Мартин удалил особо стойкое пятно на плите, он тёр его до тех пор, пока эмаль не стала ослепительно-белой.

30