Вторая кровать в этой комнате общежития пустовала, ее хозяин, видно, где-то еще догуливал ночь.
— Привет! — сказала Люда. — Ты нынче молодец, сам проснулся?
— Зуб ноет, не до сна… — ответил Габэ смиренно.
Люда тотчас же заметила перемену в парне: вежлив, а ведь, бывает, что по утрам долго выдрючивается, прежде чем открыть ей дверь. Девушка давно бы уж бросила это занятие, будить лодыря — кому охота выслушивать всякие словеса! — но делала она это не по собственной воле, а по поручению комсомольской организации: каждое утро будить Габэ, чтобы он не опаздывал на работу. На бюро так прямо и сказали: это, мол, важное комсомольское поручение, и ты за него, Туисова, отвечаешь головой. И вот Люда каждое утро бежит из общежития девушек-строителей к мужскому корпусу. А Габэ от такой нежной опеки все больше наглеет, все циничней потешается над девушкой и, хуже того, над комсомольским бюро. Люда уже не раз слышала, как он бахвалился перед своими приятелями: «Ну и житуха мне привалила! Поутру одна квочка разбудит, другая клуша, глядишь, тащит билетик в кино, чтоб я культурно развивался, га-га…» А парни ржут бесстыдно.
И вот этот наглый Габэ сегодня вдруг присмирел. Обычно заносчивый, дерзкий, он показался Люде даже каким-то жалким. Видно, и в самом деле досаждает ему больной зуб…
— На работу, значит, не пойдешь? — спросила она.
— Нет, не могу. Надо идти в поликлинику, выдернуть к чертям этот зуб, — ответил Габэ, прикрывая рот широкой ладонью.
— Смотри, чтобы меня опять не винили из-за тебя, — сказала девушка, которой уже не раз попадало из-за Габэ. — Сам ведь знаешь: новый дом обещали сдать до мая, авралим, запарка…
— Говорят тебе, невозможно терпеть, — буркнул Габэ сердито. — Какая тут работа?
После ухода Люды он запер дверь, снова плюхнулся на кровать. Тяжкая дума, которая ночью не давала сомкнуть глаз, снова сдавила голову железным обручем.
«Наверное, поймали Валерку» — вот что это была за дума.
В голове Габэ (а ум его никогда не отличался живостью) заново начали прокручиваться эпизоды вчерашнего. Вот они с Валеркой прячутся за поленницей. «Одалживаться», разумеется, опять придется ему, Габэ. «Эти барчуки все боятся запачкать ручки! — злится он теперь на дружков. — Будто деньги, которые предстояло пропить сообща, не марали бы рук!» Вот он шагнул из темноты к прохожей девушке. Та от неожиданности сперва оцепенела, потом стала кричать, упираться, и сумку из ее рук пришлось выдергивать довольно долго. Потом на этот крик кто-то налетел вихрем… Услыхав обращение к лейтенанту, Габэ сразу хотел смыться, однако Валерка удержал его: «А если это не милиция? Так, доброхот… давай проучим его, чтобы в другой раз не совался, куда не надо!» Вот и проучили: во рту Габэ два зуба раскололись, как семечки, от удара в подбородок, он перелетел через сугроб словно сноп соломы, хотя и весил, пожалуй, килограммов семьдесят. Не будь этот невесть откуда взявшийся спаситель милиционером, вряд ли бы умел так драться. И свою-то голову не подставил бы под удар… хорошо, что он, Габэ, успел улизнуть. А те, что стояли на стреме, небось еще раньше смылись — даже не успели предупредить об опасности…
Что же будет, если и вправду Валерку сцапали? В руке у него была свинчатка, успел ли он садануть? А если саданул, если убил?.. Удар у него страшенный.
Вот тогда ему, Габэ, придется вместе с ним и остальной их компанией идти в тюрьму. Даже если Валерка и не убил, а просто его поймали — все равно дорога им за решетку…
Нет, нет, он не хочет в тюрьму!
У Габэ свои причины трусить. Холодком тюремной камеры на него повеяло давно и весьма ощутимо: трижды судили и сажали старшего брата. Правда, тому хоть бы хны: будто просто завербовался годика на три на лесоповал, а потом продлил срок еще на три года. Но Габэ, чует его сердце, такого не вынести и однажды…
Треснувшие зубы ныли нестерпимо, раскалывая череп. Габэ вскочил и, ухватясь за щеку, начал метаться по узкой комнате. Но боль не отступала, ходила вместе с ним. Тогда он вскипятил чайник, набрал в рот горячей воды — слегка полегчало.
Почувствовал голод. Отщипнул от батона мякиш, сунул в рот. Страшась возвращения боли, накренил голову так, чтобы пища не касалась раненых зубов. Вдруг хлебная крошка попала на треснутый зуб — Габэ взвыл…
«Если посадят, могу в один лагерь с Матвеем попасть, — подумал он неожиданно о старшем брате. — Так-то оно было бы лучше… Лучше?! Да разве может быть лучше то, что хуже всего на свете?»
Вероятно, на их семье лежит какое-то проклятье. Оба брата непутевыми выросли, словно унаследовали от родителей склонность к драчливости и пьянству. Сколько Габэ помнил себя, мать с отцом постоянно пили, скандалили. На селе говорили: «Иду нынче мимо Трофимовой избы, а стекла вдруг как посыпятся наружу, бог свят!.. Стало быть, Трофим с женой опять перепляс затеял. — Ну да, а потом, слышь, сам Трофим как сиганет из окошка, да еще с ружьем! Вот, думаю, сейчас прихлопнет на месте… — И как только у них дети-то, бедняги, живут?»
ebooksa