— Заткнись, пока не поздно! — сказал, поедая Валерия взглядом. — Не то распорю ненароком брюхо…
— Да ты что, очумел?! — отпрянул ошеломленный Валерий. «А ведь и вправду — пырнет, зверь!» — мелькнуло в голове. — Чего пером машешь? На меня-то из-за чего кидаешься?
Но тот, поводя острием синей заточки, угрюмо предупредил:
— Так вот, паря, если меня замешаешь — продырявлю. А сам не смогу, накажу брату — он помастеровитей меня в этих делах… понял?
«Удар ногой в живот — и нож сам вывалится из его рук! — подумал Валерий. — Если сейчас я спасую перед ним, потом не отвяжешься…» Но у Валеры Кызродева дико болела грудь, и он опасался связываться с вооруженным дружком, хотя знал, что сильнее его. Было лишь желание поскорее выбраться из этой комнаты и поскорее очутиться на залитой солнцем улице.
— Ну, ладно, — сказал он неопределенно, чтобы вконец не обозлить Габэ и вместе с тем не унизить себя. Сплюнул, направился к двери.
— Не забудь, о чем предупредил тебя! — напомнил ему вслед Габэ.
Оставшись один, спрятал финку и снова улегся на кровать. Растревоженные беседой зубы заныли еще сильней, боль пронзала до самых пальцев ног. «Вот как, оказывается, может болеть кость! — чертыхнулся он и снова предался размышлениям: — Неужели замешает Валерка, неужели посмеет?»
Он панически боялся угодить за решетку, не раз давал себе клятву — жить смирно, чтобы избежать этого. Но, оклемавшись в свете дня, рассеявшись в многолюдье, скоро все забывал и опять катился дальше в пропасть, будто камень, сорвавшийся с горы.
— Неспроста все это, — мается сейчас Габэ. — Что-то произойдет.
Глаза его, вперенные в потолок, заметили пыльную паутину, в которую, видимо, еще прошлой осенью угодила муха.
И вдруг сердце екнуло от давнего воспоминания.
Тогда ему было одиннадцать лет. Отец с матерью несколько дней подряд пили беспробудно, а дома крошечки хлеба не было. Габэ, изголодавшись до отчаянья, пробрался в соседний дом, где, как он знал, со стола никогда не убиралась еда. Оттуда он вынес полную пазуху мягких шанег и несколько кусочков сахара. И, может быть, впервые в жизни поел вволю. После этого голодное брюхо еще несколько раз заставляло наведываться в чужие избы. А потом его поймали.
Хозяин избы связал пацана веревкой, спустил с него штаны, принес гибких прутьев и принялся хлестать наотмашь. Ну и кричал тогда Габэ. Однако его крик, видимо, только подзадоривал разъяренного мужика: терпи, мол, от мягких виц кости не переломаются, а в другой раз небось не протянешь шкодливых рук…
Вот тогда Габэ и обозлился на людей. На жизнь. И на отца с матерью. Он не забыл своих обид. И когда покинул родное село, унес их с собою в город.
…Но как выпутаться из паутины теперь? Не упокоиться же в ее путах, подобно той высохшей мухе. Габэ вынул из-под подушки финку с узорной плексигласовой ручкой, потрогал лезвие, потом достал из тумбочки ножны, вложил туда финку и начал одеваться.
— Сашуня, я пошла! Смотри, поешь хорошенько перед школой: яйца и колбаса в холодильнике, сделаешь яичницу, кусочек торта еще остался со вчерашнего; не то разоспишься, не успеешь позавтракать — голова заболит. Ну, кажется, все, пошла! Да, Сашик, сегодня я задержусь, у меня собрание. Если придешь пораньше, ужинай один.
Все это Софья Степановна говорила сыну, прихорашиваясь перед зеркалом в прихожей. Она поправила на голове пушистую пыжиковую шапку, огляделась вся. Из зеркала за каждым ее движением испытующе и цепко следила румяная круглолицая женщина. Хотя женщине этой было близко к пятидесяти, гладкостью лица и живостью глаз она не уступала двадцатилетним.
Софья Степановна с удовлетворением тряхнула головкой, хмыкнула той, что в зеркале, торопливо вышла из дома.
Эта энергичная женщина работала в облсовпрофе, а также была председателем либо членом нескольких общественных комиссий. Походку имела стремительную, речь быструю и многословную. И где бы, с кем бы она ни общалась, кто бы ни оказался с нею рядом — на ходу или на чинном заседании, — говорившей чаще оказывалась Софья Степановна Пунегова, а прочие довольствовались ролью слушателей.
ebooksa