— Пошли, Сюдай! — одернул Ваня. — Некогда нам прохлаждаться. Если все обойдется, сегодня же надо вернуться в шалаш. Непременно надо вернуться! Дедушку-то ночью одного не оставишь…
То шагом, то бегом Ваня следовал за собакой, до боли в глазах всматриваясь под ноги, чтобы не потерять едва заметную охотничью тропку на границе сухого бора и волглого ложа ручья. Она заросла травой, затянулась мхом, кустиками брусники, черники — Ваня не сбивается с нее, пожалуй, благодаря тому, что уже знает, в каких местах ее обычно прокладывают таежники.
Да и приметы помогают. Вот — большой муравейник, подле которого они с дедушкой делали привал. Ну и пирамиду соорудили муравьи! Выше Ваниного роста, стенки плотные: он тогда похлопал по ним, и руке почудилось, что домик вылеплен из глины или даже из камней сложен. Сколько живых существ кишит в этом муравейнике — миллион? С виду-то они будто бы и все одинаковы: с тонко перетянутыми туловищами, с дрожащими усиками, и каждый словно отлит из капли блестящей золотистой смолы. Всяк куда-то спешит деловито. Эвон какие дороги проложили они на все четыре стороны от своего городка — в плешь истоптали густомшистую боровину малюсенькими ножками.
Ваня передохнул возле муравьиного города после пробежки. Тут, на сваленной конде, они с дедушкой сидели, вон дедушкин окурок лежит. Хотя мальчик знал о том, что покуда не заблудился — негде еще было плутать, — но, увидев знакомые приметы, почувствовал себя гораздо уверенней.
Он глядел на суетливо кишащий, шелестящий муравейник. Спешат, спешат… Он спешит — и они спешат. Но у него, у Вани, такие важные и неотложные дела нынче! А у них-то что за забота?.. Все одинаковые, будто бы из бусинок темного янтаря. И тоже спешат, торопятся, что-то волокут-тащат. Какая цель ими движет? И как в эдакой кишени они различают друг друга?
Дедушка еще говорил, что один такой муравейник стоит на страже всего окрестного леса, уничтожая вредных жучков.
Вот ведь как получается в жизни: со стороны покажется, что муравьи лишь для своего благополучия стараются-копошатся, а оказывается, что и лесу от того польза, а стало быть, и людям.
Но Ване сейчас некогда ломать над всем этим голову. Надо бежать вперед и вперед, искать мальчика по имени Вадим. Интересно, как он поведет себя, когда узнает, что произошло с его дедом? Или лучше не сообщать сразу? Просто сказать: заболел, мол, не может прийти… Ну да ладно, это пока оставим, сперва еще надо до места добраться.
Погоди-погоди, а почему ложе ручья так резко заломилось влево? Стой-ка, ведь это уже не ручей, а просто овражек…
Ваня осматривается, перекидывает взгляд через ельник, что в низине. Да так оно и есть: за елями виднеются сосны, а добрая сосна в логу не растет. Стало быть, надо перейти через этот овражек, а не топать вдоль. Ваня входит в кочковатую низину, в густые заросли осоки и узорчатых опахал крупнолистого папоротника. Сюдай, бегущий на поводке, не противится — видно, и он понимает, что на привязи ведут его неспроста.
Они пересекают ложбину, поднимаются на опушку бора, и там охотничья тропа обозначается снова, вьется вдоль ручья. Навстречу им попадаются истлевшие, затянутые мхом останки старых слопцов, расставленных когда-то по краю бора — по обычаю охотников — на песчаных да ягодных местах. А рядом ручей. Тут для глухарей и еда, и питье, и камушки-жернова, чтобы молоть грубую пищу, есть и чистый песок для купания.
Ваня рад, что в частых походах с дедом научился читать лесную тропу, понимать все эти премудрости. Он торопливо шагает, а душа, переполняясь заботами, как бы взбухает, всходит, словно живое тесто в квашне. И думы самые разные: о людях, когда-то проложивших этот охотничий путик, о стариках, оставленных в шалаше, о том, что хорошо бы мальчишки из деревни видели его вот таким: самостоятельно идущим по бескрайней парме.
А глаза не забывают следить за тропой, за всем, что вокруг: слева долгие сосны в золотистой коре, справа ели да ярко-зеленая хвоя пихты. Время от времени тропа неожиданно упирается в густую щетину молодого хвойника, сплошь повитого прозрачной, сверкающей на солнце паутиной, так что и войти невозможно, хочешь не хочешь, а приходится обходить стороной — и потом снова искать свою тропу.
Ваня, запрокидывая голову, поглядывает на солнце: хорошо, что оно ярко пылает в бездонном небе, при нем чувствуешь себя уверенней, не боишься заплутаться. Да вот только облака начинают постепенно сгущаться, синие промежутки между ними затягиваются белыми волоконцами — ой, хоть бы они не сплотились все вместе…
Внезапно откуда-то выскочила и быстро юркнула на высокую сосну рыжая белка, Сюдай едва не порвал поводок, залаял. А та — стремглав вверх! Ох и умная бестия: минует лётом один промежуток, замрет, обернется, озорно поглядит и дальше — вверх, будто пушистый, в стоечку, хвост несет ее как крыло. А ножки мелькают так быстро, что кажется, их и вовсе нет. Вот белка уже на длинном суку, прыг-скок, вертится, пощелкивает. И вдруг как перемахнет на верхушку другого дерева, потом дальше. Теперь ее хвост, распушась, плывет сзади, теперь, догадывается Ваня, он и вправду удерживает проворную белку в воздухе, помогает полету.
Сюдай надрывается, лает, тянет к белке, и опять сердится на Ваню за то, что тот не гонится за добычей.
Когда переходили новую ложбину, спугнули глухарей: хлоп-хлоп, шарахнулись они из-под ног, всполошив лес, — много этих глухарей, тетеревов, рябчиков уродилось нынче в тайге, полным-полно. Дедушка говорил: мол, тут уже лет двадцать, как не валят лес, потому природа успокоилась, залечила свои раны. А обитателям пармы только того и надо: им бы тишина да покой…
Но потом они вышли к поваленному когда-то Великому бору, о котором дедушка говорил, что такого леса нигде больше не было по всей Коми земле, и уже, мол, не будет. Вон на краю бора каким-то чудом сохранилось несколько деревьев. Сосны в обхват, гладкие, как свечи, устремлялись метров на тридцать ввысь, и ветви у них только на верхушке. Сияют золотой колоннадой, словно памятник былой красоте…
Теперь на месте вырубленного бора повсюду видны черные, как деготь, пни. Даже из них уже прет осина с березой, а если кое-где и появилась сосенка, то чахлая, низкорослая — ее глушит поросль лиственных деревьев, заслоняя от солнца и света. Дедушка объяснял Ване, почему так случается: семена березы и осины легче сосновых, ветер разносит их на большие пространства, особенно по пустошам да по гладкому весеннему насту. А здесь, на былом широком бору, даже на развод сосновых куртин не оставили, все пригожее смели под гребенку, лишь бы сегодня прибыток. И даже палец о палец не ударили, чтобы возродить сосняк…
Мальчик остановился, прикидывая, как идти дальше? С дедом они пересекли вырубленный бор намного выше, по косе, там, помнится, было все усыпано брусникой… Но ведь тогда им некуда было спешить, можно было и лишних три-четыре версты пройти. А если теперь Ване попробовать отсюда взять наперерез и поскорее выйти к верховью Торопца?.. Он взобрался на высокий пень и посмотрел на синеющий вдали, за повалом, лес. Потом поднял глаза к солнцу: время было за полдень, солнце все чаще и чаще пряталось за облаками, и в душе мелькнула тень беспокойства. Ну да ничего, может быть, до вечера не задождит…
ebooksa