Как ярый последователь индуизма, Рамануджан был умелым толкователем снов. Он не разделял математику и духовность. В его понимании открытие чего-то нового происходит не только разумом, но, скорее, через откровение; не посредством логической демонстрации символов, а через их красоту. Вполне вероятно, плодотворный метод творчества через сновидения, столь редкий для западных математиков, отражает определенные аспекты индийской математики с характерной сильной устной традицией, меньшим количеством символических ограничений в формировании понятий и тесными отношениями с богами.
Приведенные, а также многие другие примеры указывают на важность сна и сновидений в творчестве. Однако выявить их роль научными методами непросто. От сна можно ожидать чего угодно, то есть почти всего. Буквы, цифры и книги присутствуют в сновидениях редко, но неверно утверждать, что они там вообще не появляются. Британский математик и философ Бертран Рассел, лауреат Нобелевской премии по литературе 1950 года, выразил эту истину очень просто: «Я не верю, что вижу сейчас сон, но не могу доказать обратного».
Открытие, сделанное во сне, формирует двойную неопределенность. Первый вопрос: «Что может означать этот сон?» — тут же тянет за собой второй: «А точно ли приснился именно этот сон?»
Действительно, что сновидец забыл? Что невольно добавил? Чем отличается пересказ от того, что человек действительно испытал? А это важно — сообщение, что открытие рождено из сна, натурализует, оправдывает и, главное, узаконивает его. Другие творческие процессы и, возможно, даже плагиат при этом оказываются скрыты. Вот почему вся богатейшая коллекция рассказов о снах и творчестве оставалась не более чем домыслами, пока ученым не удалось разрешить вопрос эмпирически.
Как уловить и инструментально зафиксировать внезапное появление во сне новой идеи? Момент озарения, перестройка воспоминаний, способная изменить мир, — непредсказуемое, единичное событие. Оно происходит всего раз, а после возможно просто его повторение. Новая идея обладает потенциалом для распространения через бесчисленное множество других умов, но для мозга, ее породившего, она уже стара и необратимо уходит в прошлое. По выражению бразильского поэта Арнальдо Антунеса, «что было, то прошло».
Немецкие нейробиологи Ян Борн, Ульрих Вагнер и Штеффен Гайс в 2004 году впервые сумели количественно оценить взаимосвязь между сном и проницательными идеями у людей. Ученые воспользовались классическим психологическим тестом, зашифровав решение задачи в палиндроме — последовательности символов, которая одинаково читается слева направо и справа налево.
Участникам об этом не сообщили, и они принялись анализировать последовательность в целом, хотя на самом деле в том не было необходимости. При повторном тестировании на следующий день некоторую осведомленность о скрытой информации продемонстрировали 60% тех, кто после теста уснул, и всего 20% тех, кто не ложился спать.
Эксперимент, опубликованный в журнале Nature, стал первой демонстрацией количественной связи между сном и творчеством, однако не дал возможности определить, какая фаза сна наиболее тесно связана с творчеством. Остался открытым и вопрос: а существуют ли типы творчества, для которых определенная фаза сна особо полезна?
В последние два десятилетия серию экспериментов по этой теме провели Роберт Стикголд, Мэтью Уокер и Сара Медник. Полученные ими данные показали: творческому решению задач — будь то генерация анаграмм или гибкость словесных ассоциаций — помогает быстрый сон между ознакомлением с собственно задачей и ее решением.
Какое свойство быстрого сна может стимулировать реструктуризацию воспоминаний? Помимо большей корковой активности по сравнению с медленноволновым сном, быстрый сон характеризуется еще и уменьшением синхронизации нейронов с низкой степенью повторения последовательностей активации. Сон производит некий информационный шум, который может быть полезен для обучения, — эта идея натолкнула на интересные эксперименты на зебровой амадине[136].
Самцы этого вида начинают учиться петь через две недели после рождения, подражая пению отца. Такого знакомства с песней взрослых достаточно, чтобы она запомнилась на всю жизнь. Даже краткого прослушивания песни отца, или другого взрослого воспитателя, или аудиозаписи достаточно, чтобы сформировалось прочное воспоминание, — оно служит внутренним образцом для вокального подражания.
Путем многократных повторений в течение следующих двух месяцев у молодой птицы постепенно вырабатывается устойчивый навык следования образцу. Песня птицы-подростка беспорядочно видоизменяется, пока, наконец, не кристаллизуется в последовательность, очень похожую на эталонную песню.
Израильский нейроэтолог Офер Черниховски и его команда из Хантерского колледжа (США) провели интенсивное исследование и записали все песни каждого птенца-подростка с момента, как они впервые услышали образец и вплоть до кристаллизации их собственной песни.
Первым открытием ученых стало то, что песни меняются в течение дня, по мере повторения все сильнее приближаясь к образцу. Второе открытие заключалось в том, что утренние песни меньше походили на образец, чем записанные в конце предыдущего дня. Другими словами, с каждым ночным сном сходство между песней птенца-подростка и ее образцом уменьшалось. Но дневное улучшение превышает ночное ухудшение, и поэтому молодежь медленно, но верно взбирается по лестнице достижения сходства с эталонной песней, делая два шага вперед и один шаг назад — сутки за сутками, пока изменения не стабилизируются. Этот эффект наблюдался как при естественном сне, так и при сне, индуцированном мелатонином.
Третье открытие было самым удивительным: сильнее всего качество утренней песни по сравнению с песней предыдущего вечера снижалось у тех особей, которые лучше копировали ее в конце всего процесса несколько месяцев спустя. Иными словами, наибольшего успеха добивались те, кому на этом пути было труднее.
Какой механизм может объяснить это явление? В 2016 году американский нейробиолог Тимоти Гарднер из Бостонского университета и международная группа его коллег опубликовали исследования активности нейронов ядра высшего центра вокализации в мозгу зебровых амадин — во время исполнения ими песни и во сне.
Активация высшего центра вокализации в мозге певчих птиц необходима для начала распространения электрического тока — он достигает сиринкса (голосового органа) и там преобразуется в песню. Чтобы заставить определенные нейроны вырабатывать белок, ученые вводили в мозг птиц специальный вирус: когда клетки электрически активировались, белок начинал флуоресцировать.
Использовав имплантированные в тонкие черепа птиц микроскопы (длиной в 2,5 сантиметра), Гарднер смог получить изображение активированной ночной группы нейронов, кодирующих песню. Результат был неожиданным: сама песня в этот период оставалась неизменной, а вот паттерны активации нейронов высшего центра вокализации за несколько ночей подряд существенно изменились.
Все происходило так, как если бы мозг в поисках оптимальной организации синапсов каждую ночь стирал во сне часть вчерашней песни, чтоб иметь возможность наутро продолжить поиск наилучшего варианта. Казалось, сон не позволял системе принять неоптимальное решение, для чего каждую ночь добавлял в память шумы. Это напоминает циклы нагрева и охлаждения при плавке стали — сначала металл закаляется, а затем делается пластичным.
Развитие песни зебрового зяблика похоже на саван, который Пенелопа в «Одиссее» ткала днем и распускала за ночь — так жена тянула время, пытаясь дождаться возвращения мужа. Перефразируя песню бразильской группы
ebooksa