Мы могли бы возразить, что именно наша индивидуальность и воспоминания делают музыку такой особенной для нас. Но быть человеком – это на самом деле помнить, что ты – животное. В английском языке слово
Извлекаемые нами воспоминания – это переживания стимулирующего воздействия на клеточном уровне во всем нашем теле. Поскольку мир – это поток чувств, который впитывается каждой частью нашей плоти – в запахе, звуке, вкусе, прикосновении, – то воспоминания представляют собой намного больше, чем наши мысли о различных вещах. Это удовольствие и страдание, боль и радость, через которые мы проходим как животные. И таким образом, пока мы ищем смысл нашей жизни, мы можем спросить себя: возможно, этот смысл и заключается именно в том, чтобы быть животным?
Прежде чем мы поспешим избавить себя от бремени существования, подумайте вот о чем. Одна из наиболее важных фаз нашей жизни протекает в пульсирующей тьме материнской утробы и на руках у матери – в первое время после рождения. Узы, которыми связывает нас дружба, романтические отношения любого рода, а также наша терпимость по отношению к тем, кого мы едва знаем, частично основаны на физических системах наших тел, сформированных древними связями между родителями и потомством. Такие ученые, как израильский психолог Рут Фельдман, перевернули наше понимание ранних этапов развития. «Дальнейшие привязанности во всех своих проявлениях переориентируют базовый механизм, установленный детско-материнской связью в чувствительный период», – пишет она.
Работа по разгадке этого механизма началась с изучения крыс и моногамных мышей-полевок. Млекопитающие приходят в жизнь беспомощными младенцами, которым нужно быть рядом с кормящей мамой. Сейчас мы знаем, что существует воздействие окситоцина и дофамина и что поворотные фазы в развитии и питании плода и младенца изменяют организацию нейронных сетей мозга. На протяжении эволюции позвоночных молекула, из которой вырабатывается окситоцин, управляла фундаментальными жизненными рычагами, чтобы подарить нам целый спектр разнообразных социальных моделей поведения животных. Жизнь основана на бережливости. У млекопитающих дофамин в прилегающем ядре мозга связывается с рецепторами окситоцина. Чем сильнее связь между окситоцином и дофамином, тем более гибкими могут быть интеллектуальные способности, что позволяет создавать новые связи. В одном исследовании плотность окситоциновых рецепторов у развивающихся мышей-полевок была связана с количеством времени, которые отдельные особи позже проводили рядом с партнером.
Но связь между матерью и младенцем у грызунов весьма краткая. Она продолжается до тех пор, пока это необходимо. У людей же все по-другому. Такие приматы, как мы, живут группами с долгосрочными, но способными меняться отношениями, которые определяются памятью, гормонами и наблюдениями друг за другом. Тем не менее тело матери остается важнейшей средой для социального развития. Внутри нее растущее дитя узнает ритм ее сердца и степень стресса, который получает тело. Вне ее ребенок узнает, как она прикасается, как реагирует на других в социуме и насколько она напряжена. Все это влияет на развитие центральной нервной системы ребенка и координирует работу его мозга.
В ранние годы нашей жизни наши тела формируют чувственные и физические воспоминания о наших переживаниях в привязанностях, которые в дальнейшем будут вести нас через другие фазы жизненного цикла человека. У людей присутствие и родительское поведение отца или партнера и других близких людей играют значительную роль в развитии мозга ребенка, а также в снижении стресса, связанного с основным воспитателем. Хотя у нас есть возможность исправить ранние плохие отношения за счет хороших, те первые позитивные отношения и союзы могут оказывать влияние на нашу способность к состраданию на протяжении всей нашей жизни. Недавнее исследование показало, как окситоцин влияет на миндалевидное тело у млекопитающих. Если у млекопитающих был положительный опыт ранних привязанностей, окситоцин дольше действует на миндалевидное тело, что снижает паническую реакцию на опасные или неприятные ситуации, а также расширяет масштабы, где могут применяться позитивные привязанности для получения пользы от отношений в будущем.
Во всем этом люди поразительны. От этих ранних отношений мы переходим к созданию множества других. Разумно предположить, что наша способность формировать связи со всеми – от незнакомца на станции до шиншиллы, – это наиболее волнующий аспект нашей психологии. Гибкость наших привязанностей и отношений, которые мы можем сформировать, необычайно велика. Наши любовь и внимание друг к другу могут путешествовать сквозь время и отправляться в символические миры. Мы любим мертвых и идею страны. Мы можем любить Бога и птицу в саду. И при этом все эти разнообразные виды любви используют те пути, по которым наши тела формировали привязанности в младенчестве, и находятся под влиянием тех ранних привязанностей, свидетелем которых мы были и которые мы переживали в детстве. Мы только начинаем открывать, насколько гибкой может быть эта модель создания жизни. Какую часть нашей сексуальной истории мы можем создать, чтобы она послужила на пользу живущим взрослым? Прямо сейчас мы понятия не имеем.
Лишь когда мы представляем, как лишаемся тела или имитируем это, мы видим феерию того, что оно делает. Мы начинаемся с кучки делящихся и растущих клеток в темноте матки. Вскоре мы становимся водным существом, качающимся в личном океане. Всего через несколько недель сформируется примитивное лицо, вырастет крохотный, похожий на волосок, рот. Примерно через месяц начнут сжиматься и разжиматься маленькие ручки, длиной не более ресницы. Пока мы находимся в матке, некоторые наши клетки будут мигрировать в тело матери. Этот процесс называется микрохимеризмом, и он широко распространен у млекопитающих. Эти клеточные призраки детей останутся в теле матери до конца ее жизни.
Выйдя из утробы, ребенок ищет сосок матери. Плоть ребенка и плоть матери соприкасаются. Жирные кислоты в молоке вместе с антителами и бактерицидным белком впрыскиваются в горло ребенка, неся с собой питание и защиту от болезней. В то же время мать и ребенок переживают выброс окситоцина, который сильно влияет на настроение, социальное поведение, обоняние и реакции на стресс. Это влияет на миндалевидное тело в мозге, которое в свою очередь корректирует наше внимание и наши реакции на детей. Мы смотрим на лица наших детей, и центры удовольствия в нашем мозге мерцают в темноте.
Будучи новорожденными, мы реагируем даже на молекулярном уровне на количество материнских прикосновений. Объятия родителей и ребенка регулируют температуру тела дитя, его сердцебиение и дыхание. Когда мы держим расстроенного или испуганного малыша, мы медленно гладим его по спине, сами того не замечая. Его пульс замедляется, всхлипы затихают, дыхание выравнивается, и он тоже дотрагивается до нас, пока не успокоится окончательно. Такова жизнь во плоти.
У людей есть необычная поведенческая синхрония, нечто такое, что никогда не встретишь во время взаимодействия с компьютером или телефоном. Люди, состоящие в союзе, пусть даже временном, копируют прикосновения друг друга и язык тела. Влюбленные могут синхронизировать свои гамма-колебания и определенные гормоны, когда они вместе. Но ярче всего это проявляется в отношениях между матерью и ребенком на ранних этапах жизни. Когда их тела находятся в гармонии друг с другом, их сердцебиения могут синхронизироваться, колебания альфа- и гамма-ритмов в мозге – сливаться воедино, а уровни окситоцина и кортизола начинают изменяться.
И такое происходит не только у нас. У других животных их социальное поведение и ряд функций организма формируются под влиянием получаемого количества прикосновений. У всех млекопитающих есть нечто общее – это С-тактильные афферентные нейроны, обнаруженные в волосистой части кожи и спинном мозге. То, как часто мама-крыса лижет своих детей, оказывает огромный эффект на психологию малышей. Можно смело предположить, что похожие механизмы наряду с приятными ощущениями, которые они вызывают, и преимуществом, которое они дают организму, встречаются у всех млекопитающих на нашей планете.
В 1950-х годах психолог Гарри Харлоу отнял малышей макаки-резус у матери сразу после рождения и изолировал некоторых из них на срок до года. Он хотел доказать важность тактильного комфорта для поведения. Харлоу обнаружил, что, когда особей вернули в компанию других макак, они не могли общаться, рвали на себе шерсть и кусали себя за руки и за ноги. Неудивительно, что эти эффекты проявлялись постоянно у тех, кто был изолирован дольше всего. Позднее Харлоу изучал детенышей обезьян, которым давали два имитирующих мать манекена – проволочный, дающий молоко, и мягкую куклу.
Он обнаружил, что обезьяны приходили к проволочной маме только за едой, а затем возвращались в объятья тряпичной куклы. Спустя десять лет экспериментов Харлоу пришел к банальному заключению, что физическая и социальная привязанность и взаимодействие крайне важны для нормального развития у обезьян, особенно в первые месяцы. Таким образом, он успешно сообщил нам то, что было известно матерям на протяжении тысячелетий.
По понятным причинам подобные исследования на людях запрещены. Единственный похожий эксперимент в новейшей истории, который разрешили провести на человеческих моделях, состоялся тогда, когда бывший румынский лидер Николае Чаушеску счел возможным отправить сотню тысяч детей в детские дома. Ужасное пренебрежение к жизням отверженных детей стало следствием беспощадных требований его мании величия. Выращенные без сенсорной стимуляции и физической привязанности, эти дети демонстрировали ряд серьезных физических недостатков – от проблем с равновесием и координацией до задержек пространственно-визуального восприятия и языкового развития.
В глубине подобных экспериментов кроется тягостная истина: наши тела могут иметь основополагающее значение для того, кем мы являемся. Это не означает, что изменять наши тела на протяжении нашей жизни неправильно. Говоря, что наши тела могут иметь для нас основополагающее значение, я лишь предполагаю, что, возможно, у нас не получится уйти от жизни человека-животного на Земле каким-нибудь конструктивным образом. Мы, несомненно, можем изменять и расширять возможности наших физических форм и продолжительность жизни. Но, возможно, существуют некоторые критические пределы, после которых динамика жизни уже не будет подчиняться нашей воле. На наши личные взгляды сильно влияет почти все – от того, сколько мы спали, от всплеска и спада гормонов до мозгового кровоизлияния. Утверждать обратное – это все равно что пребывать в фантазиях, будто мы столь же неизменны, как компьютерная программа. И желать, чтобы нас каким-то образом исправили.
Специалист в области искусственного интеллекта Питер Бентли считает, что мы должны быть осторожны в предположениях, что машинный интеллект сможет заменить, а не дополнить человеческий и животный интеллект. «Мы предполагаем, что интеллект возникает из-за сложностей, но эта модель может быть ошибочной», – сказал он мне. Он может, например, возникать в результате чего-то вроде гомеостаза. «Эволюция прошла испытания на протяжении четырех миллиардов лет, – говорит Бентли. – Эволюция манипулирует генами как своего рода интеллектом, решая проблемы выживания». Действительно ли мы хотим уничтожить эволюцию? Есть опасность, что в результате мы «удалим из жизни процесс мышления».
В конце концов, компьютер должен быть секирой, а не человеком. Это инструмент, который должен помогать нам, а не заменять нас. Когда мы используем компьютер или телефон для выполнения функций родителя или друга на ранних этапах развития ребенка, мы предполагаем, что интеллект живет только в мозге. Но мы забываем, что, когда люди учатся друг у друга, они не только обмениваются информацией, которая углубляет их знания, но и задействуют каждую часть своего тела, чтобы распространить обучение на движение, социальный интеллект, долговременную память и понимание самого себя.
Что случится, если мы заменим плоть, которая возникла сама по себе, на металлы или материалы, добытые из недр астероида, принадлежащего частной компании? Компьютерные программы можно взломать, удалить или переписать. По сравнению с моделями искусственного интеллекта наши тела гораздо менее уязвимы. Наш осознающий жизненный опыт может уменьшиться или исчезнуть при определенных ограничениях, но наши умные тела все равно остаются. Даже когда болезнь Альцгеймера словно кислотой разъедает воспоминания и индивидуальные особенности личности, тело на время сохраняет свой интеллект, кишечник функционирует, кровь, клетки и энзимы продолжают работать. С этой точки зрения мы кажемся временными хранителями жизненной силы, которая каким-то образом знает, что делать в наше отсутствие. Как будто у жизненных систем нашего организма есть какой-то властный разум, о котором мы практически ничего не знаем.
Мы одержимы мыслями о том, что могут делать машины, не замечая, насколько потрясающим является человеческое тело, их создавшее. Все мы время от времени впадаем в панику при мысли о болезнях. Многие из нас вверяют свое здоровье и благополучие нашим системам здравоохранения. Но мы забываем, что доктора зачастую лишь поддерживают наши невероятные природные способности. Наша иммунная система состоит из стольких элементов, что мы можем даже поверить в то, что ее не существует. Однако она просто поразительна. Клетки и химические вещества внутри нашего организма должны отличать то, что является нами, от того, что не является, а также то, что безвредно, от того, что может нас убить. Ученым понадобились десятилетия, чтобы выяснить, как иммунная система животных реагирует на новые, созданные человеком вещества, которых не было в привычной им среде. Как различные аспекты иммунной системы опознают нечто, им неизвестное, а тем более признают это опасным? Иммунологи обнаружили, что есть возможность исследовать и идентифицировать это практически на молекулярном уровне. И наши тела могут это делать, потому что все организмы на нашей планете принципиально похожи. Именно благодаря этой схожести и работает наша иммунная система.