Те, кто помешан на мечтах об улучшении, отказываются признавать, что есть тела, о которых они забывают. Плоть бедных, плоть людей с отклонениями или инвалидов, плоть матерей. Действительно, некоторые физические аспекты материнства устареют. Многие, возможно, посчитают это благом. В знак признания, что непомерное бремя, лежащее на матерях, накладывает ограничение на то, чего могут достичь в своей жизни отдельные женщины, материнство стало чем-то таким, что нужно сократить во благо развития женщин. Это все чушь. Женщины выиграют от свободы и независимости, а не от того, что их спасут от материнства. Вместо этого нам стоит задуматься о конечной цели тех, кто хочет все переделать, не исключая даже свое появление на этот свет. Эти сторонники моногенеза[69] надеются стать собственноручно сотворенными богами.
Наряду с фантазиями о генной инженерии ведутся разговоры и о том, как неживые формы жизни, например машины, будут совершенствовать людей – или, возможно, и вовсе их заменят. Это будет бессмертный аналог той личности, которой мы являемся. Из животного, осознавшего себя, мы станем покинувшим себя знанием. Но будут ли эти эфемерные личности стареть? Будут ли они проживать воображаемое детство? Когда говорят о передаче наших навыков и личностей, имеют в виду только говорящее субъективное сознание, которое возникает позже с течением человеческой жизни. Сознание человеческого эмбриона в эту картину не вписывается. Человеческие эмбрионы не знают, что такое «ты». Они переворачиваются и растут за счет кровотока и плоти матери. Означает ли это, что этот опыт – ненужный этап?
Стоит отметить тот факт, что многие из тех, кто инвестировал в подобные высокотехнологичные решения проблемы животной природы, также были связаны с анализом нашего возможного вымирания. В каждом из ведущих университетов мира есть недавно возникшие центры анализа рисков вымирания: один – в Кембридже, другой – в Оксфорде, третий – группа «Будущее жизни» – в Массачусетском технологическом институте. В центре внимания этих исследований находятся злоупотребление новыми технологиями и попытки замены естественных человеческих популяций искусственно созданными сверхлюдьми. Спонсорами подобных проектов, связанных с экзистенциальными рисками, являются такие важные в области технологий фигуры, как Яан Таллинн и Питер Тиль. Но не стоит удивляться тому, что мечты о превосходстве возникают в кругу богатых предпринимателей одних из самых благополучных стран. Вымирание нашего вида – это в конечном счете отрицание идеи, что люди находятся на пути развития от животных к богам. И это может беспокоить тех, кто достиг в этой жизни всего.
Вариант получше?
Возможно, мы – ершистое территориальное животное, способное на отвратительное поведение. Возможно, мы странным образом чувствуем себя не в своей тарелке оттого, что мы – животные. Но при этом важно помнить, что это всего лишь часть того, кем мы являемся. Другая наша часть стремится быть заботливой, сострадательной и дружелюбной. Те же исследования, которые показали, насколько вспыльчивыми и иерархическими мы можем быть, также пролили свет на некоторые более привлекательные наши качества. При изучении отвратительных реакций, на которые мы способны по отношению к сексуальным партнерам, было обнаружено, что мысли о любви приводят к смягчающему это отношение абстрактному представлению. В некоторых исследованиях людей, крайне агрессивно настроенных по отношению к другим группам, первые же размышления о ценности сострадания уменьшали их враждебность по отношению к людям с иными взглядами.
Группа исследователей из Канады провела масштабные исследования дегуманизации. Кимберли Костелло полагает, что тенденция считать других людей более похожими на животных «может брать свое начало в базовых иерархических убеждениях о превосходстве человека над животными». Но вместо того чтобы сделать заключение о том, что превосходство человека – это неизменная данность, исследователю было интересно выяснить, изменит ли сокращение кажущегося разрыва между людьми и другими животными побуждение к дегуманизации. Костелло обнаружила, что этот способ мышления на удивление легко поддается внушению.
В экспериментах, проведенных Костелло и ее коллегой Грэхэмом Ходсоном, студенты университета, убежденные в явной человеческой уникальности, были более предвзяты по отношению к иммигрантам, в то время как те, кто разделял идею «животные похожи на нас», проявляли меньшую дегуманизацию и большую эмпатию по отношению к иммигрантам. Поразительно, но Костелло и Ходсон обнаружили, что можно было снизить или временно устранить чьи-то дегуманизирующие убеждения не за счет манипуляций с тем, как они воспринимают людей, но побуждая этих индивидов подумать о других животных. Подобная переоценка не работала, если кого-то просили низвести людей до уровня животных, но работала, если кого-то призывали считать как людей, так и животных ценными созданиями с общими нуждами и чувствами. В другом эксперименте после просмотра видео, которое поощряло понимание жизни других животных, вера детей в явные различия также уменьшалась. В обоих случаях мысль о более добрых взаимоотношениях защищала от неприятных импульсов. Но не потому, что эта идея сама по себе настолько убедительна, что наша рациональность берет верх. Эту работу делают за нас наши тела. Активизация физических процессов поддерживает в нас формирование привязанности друг к другу. Идея лишь служит спусковым механизмом, а тело к этому подводит.
В последние годы ученые пытались сосредоточиться на физических явлениях, которые приводят к феномену, известному нам как эмпатия. Они сходятся на том, что эмпатическое поведение возникает в результате целого комплекса процессов и переживаний, а не какой-то одной причины. Часть работы строилась вокруг нашей общей с некоторыми другими млекопитающими возможности разделять эмоциональные состояния через отзеркаливание. Зеркальные нейроны, впервые обнаруженные у макак, возбуждаются в мозге, когда мы что-то делаем, например хватаем, но также и тогда, когда мы наблюдаем, как это делают другие. Теория заключается в том, что мы и другие животные напрямую отмечаем представления о движении или ощущение от наблюдаемого действия. Это может проявляться во множестве вариантов. Если мы, например, видим фотографию кого-то с выражением отвращения на лице, то наш мозг проявляет активность, аналогичную непосредственному переживанию чего-то отвратительного. Но если мы видим, к примеру, проявление любви, мы улыбаемся в знак признательности. Эта способность мозга полезна во всем – от социального обучения до социальной навигации – и может быть важным инструментом эмпатии. Другие исследования изучали мимикрию. Многие животные наблюдают других животных и синхронизируются с ними. Но людям достаточно просто представить чей-то поступок, чтобы вызвать у себя всплеск кортизола или внезапный приступ смеха. Таким образом, идея, которая заставляет нас отражать позитивную эмоцию, может значительно изменить наши реакции.
Механизмы эмпатии обеспечивают временное понимание переживаний другого человека или даже другого вида. Но то, что мы называем эмпатией, не обязательно заканчивается реакцией, соразмерной той, которую наше сопереживание позволяет нам видеть. То, что мы делаем с пониманием, впоследствии модулируется желаемым нами отношением. Скорее всего, у нас есть различные процессы, направленные на защиту от автоматических механизмов, сходных с мимикрией, если мы по какой-либо причине не хотим идентифицировать себя с другим человеком.
Среди тысяч живущих на этой планете видов возможны различные типы взаимоотношений. В научной литературе описано несколько способов того, как собираются вместе разные виды, чтобы создать подобие партнерства. Комменсализм – термин, обозначающий союз на основе терпимости. Стоит понимать, что подобные термины – это удобные, но не идеальные способы говорить о вещах, которые мы не до конца понимаем. Странное слово «комменсализм» пытается описать явление, когда одно животное получает одно или несколько преимуществ от близости с другим, в то время как второе терпит его присутствие, даже если ничего не выигрывает и не проигрывает. Примером тому могут послужить многие африканские птицы, которые используют больших млекопитающих в качестве насестов и защиты от хищников.
В других случаях взаимоотношения являются или становятся мутуалистическими. Среди птиц, которые катаются верхом на спинах крупных животных, есть буйволовые скворцы. Они тяготеют к млекопитающим, имеющим значительное количество клещей. Таким образом, они не только получают для себя источник пищи, но и приносят пользу другим животным, сокращая число паразитов на их теле. Зебры и страусы – два стайных вида животных – также образуют двусторонние союзы. У зебр фантастически острый слух и отличное обоняние, но плохое зрение. Тем временем страусы хорошо видят, но менее чувствительны к запаху опасности. Как следствие, зебры и страусы, на которых охотятся одни и те же хищники, путешествуют вместе, и одни выступают в роли глаз, а другие – ушей и носа. Если грядет беда, один предупреждает другого.
В возникающие между животными отношения могут быть вовлечены все виды биохимии и познания. Но то, что мы начали называть привязанностью, – это уже немного другое. Привязанность, использовавшаяся сначала для описания скоординированного избирательного репродуктивного поведения таких животных, как морские птицы, а позже – для моделей поведения между родителями и потомством, стала через какое-то время более-менее общим термином, объясняющим взаимные отношения, выходящие за рамки временного удобства. Когда мы гладим лошадь, сердечный ритм животного замедляется, а концентрация окситоцина повышается. Когда человек общается со знакомой ему собакой, у них снижается кровяное давление даже больше, чем в состоянии покоя.
Под влиянием окситоцина, вырабатываемого в гипоталамусе всех млекопитающих, и других органических соединений, таких как дофамин, привязанность между двумя людьми и даже двумя видами всегда носит взаимный характер. В привязанностях любого вида всегда присутствует что-то хорошее, общее для всех и пронизанное удовольствием. Даже не такие близкие, но взаимные отношения обоюдно приятны. Привязанность между парой морских птиц может быть более инстинктивной. Но в любом случае отношения полезны для каждого индивида лишь тогда, когда они приносят пользу каждому. Хотим мы это признавать или нет, большая часть того, о чем мы на самом деле говорим, когда подразумеваем доброту или счастье, берет начало в подобных отношениях.
Но отношения могут развиваться и другими путями. Представьте домовую мышь. Похоже, что мыши приспособились к оседлому образу жизни людей в позднем плейстоцене. Сегодня потомки этих крохотных созданий с черными глазками, живущие на наших чердаках и в подвалах, стали домашними из-за главного достижения тех мышей, которые могли переносить присутствие человека. Но отношения между мышами и людьми не превратились в привязанность. По правде говоря, мыши либо не оказывали никакого положительного влияния на жизни людей, либо выступали в роли вредителей. Преимущество было только на их стороне. Однако наблюдая, как человек и собака вместе играют на пляже, мы можем вспомнить, что это стало возможно из-за того, что нескольким волкам в древности было выгодно питаться остатками еды в человеческих поселениях. И в определенный момент этим отдельным животным стало выгодно расширить свои отношения с людьми, что в дальнейшем обернулось привязанностью, от которой оба вида получили что-то ценное.
Естественный отбор на фоне присутствия человека пошел по еще одному пути для тех копытных, которые были достаточно спокойными или смелыми, чтобы пастись на пшеничных или ячменных полях Плодородного полумесяца[70]. То, что подходило им тогда, привело к отношениям, которые сейчас чаще всего выгодны только тому животному, которое сажало пшеницу. Сегодня лишь у некоторых коз, свиней или коров есть такие отношения с людьми, которые приносят им пользу.
Появление в жизни Земли того, что сейчас принято называть экосистемой, кажется невероятным. В промежутке между двумя мировыми войнами английский ботаник, который однажды провел год, обучаясь у Фрейда в Вене, подарил нам концепцию экосистемы. «Хотя организмы могут претендовать на наш главный интерес, – писал Артур Тенсли в 1935 году, – когда мы пробуем мыслить фундаментально, мы не можем отделить их от особой окружающей среды, вместе с которой они образуют одну физическую систему». И снова мы лишь пытаемся найти слово, которое может объяснить нечто столь запутанное. Никто из нас не знает наверняка, что мы подразумеваем под экосистемой. И еще меньше мы знаем о своей роли в ней. Но, похоже, когда существует большое разнообразие форм жизни, мир приходит к временным условиям, которые работают на обеспечение жизни. Стоит только серьезно вмешаться в это разнообразие, как диапазон и изобилие видов сократятся.
Когда-то мы были полностью интегрированной частью африканской экосистемы, и деятельность, продолжительность жизни и популяции наших генетических предков напрямую контролировались хищниками и скудностью питания. Но, как отметили антропологи, например Иэн Таттерсаль, на каком-то моменте истории нашего вида культурные и генетические черты позволили нам преодолеть некоторые ограничения, накладываемые на нас крупными хищниками, и мы стали находить коллективные средства защиты и выживания. Когда это случилось, влияние нашего вида начало меняться. В опубликованной в 2018 году статье утверждалось, что
Крупные млекопитающие, будь то хищники или травоядные, оказывают широкомасштабное влияние на экосистемы – от переработки питательных веществ до ограничения популяций других животных. Под влиянием нашего вида численность других млекопитающих стала медленно сокращаться, потому что мы стали причиной вымирания более крупных видов и особей. «Экосистемы в будущем будут очень, очень отличаться. Последний раз сообщества млекопитающих выглядели таким образом и имели настолько маленький средний размер тела после вымирания динозавров», – сказала автор исследования Кейт Лайонс. Миграция наших предков имела и другие последствия. Чаще всего наше присутствие сопровождалось деградацией растительного покрова, а также эрозией сельскохозяйственных почв и загрязнением окружающей среды. В 2019 году председатель Межправительственной научно-политической платформы Роберт Уотсон заявил, что «здоровье экосистем, от которых зависим мы и другие животные, ухудшается невиданными темпами».
Нам не стоит сильно зацикливаться на том, что и насколько является естественным или насколько полно мы что-то понимаем в области биологии. Стоит нам взглянуть на то, как
Думаю, что наши древние предки из числа охотников-собирателей, возможно, видели нечто интересное, проявляя свободу воли во всем. Возможно, для них это был чисто практический способ перехитрить свою добычу, который проник в их мировоззрение. Но различные пути к человеческому опыту эмпатии объединяет желание думать о чем-то или о ком-то другом и подстраивать наше поведение под нужды другого. Если мы хотим достичь подобия мутуалистического подхода к жизни вокруг нас, нам придется учитывать потребности других организмов. Мы все еще находимся на пороге открытия того, что все животные и даже процессы эволюции сами по себе являются глубоко разумными и сложными. И при этом все, что мы узнали о жизни нашей планеты за последние несколько тысяч лет, дает нам рациональное основание для пересмотра ценности, которую мы придаем другим живым существам.