То, что мы не можем признать, что мы – животные, лишь подтверждается глубиной нашего отрицания. Все, что мы делаем, мы делаем как животные. Но мы оправдываем это как люди. Наш подход к организации мира является не более чем интуицией животного, которое руководствуется интересами своего вида. Но мы почти никогда этого не признаем. Вместо этого мы говорим себе, что у нас есть душа. Или, если мы не хотим называть это душой, мы говорим, что внутри нас есть личность, более важная, чем тело, из которого она состоит. С этой точки зрения тела других животных ничего не значат. Они лишь части механизма, заменяемые детали. Мы можем делать с ними все что пожелаем.
Вся наша система ценностей – искусственно созданный нами дом. В английском языке современное значение слова «животное» – «существо, отдельное от цивилизованных людей» – возникло примерно в то же время, что и гуманизм. Как писал Аласдер Макинтайр, «с самого начала его использования в XVI веке в английском и других европейских языках слово “животное” и другие связанные с ним выражения применялись как для того, чтобы обозначить класс, включающий в себя пауков, пчел, шимпанзе, дельфинов и людей… так и для того, чтобы обозначить класс, состоящий лишь из отличающихся от человека животных. Именно последний вариант стал доминирующим в современных западных культурах, а вместе с ним закрепился и в мышлении».
Стоит отметить, что независимо от того, насколько глубоко мы проникнем в физическую сущность организмов, мы так и не найдем там границу. Не существует четкой разделительной черты между нами и другими животными, нет ничего, что могло бы дать нам неопровержимую нравственную категорию. Наука сегодня показывает нам, что жизни других организмов не только более сложны и разумны, чем мы хотели бы признать, но также что наши собственные характерные черты – в большей или меньшей степени – это вещи, которые природа может заново воспроизвести. Возможно, это удар по Богу. И намного более сильная угроза рациональному животному, убежденному, что он является центром всего.
Несмотря на то что малейшее понимание нашего опыта показывает, насколько необходимо заботиться о человеческих жизнях, это не отделяет нас от остальных живых существ на планете. Человеческая жизнь остается жизнью животного. Наша осознанность и наш обмен мыслями делают нас сильным и чувствительным животным, но ничто из этого не прекращает нашу жизнь в качестве животного. Лишь сейчас становится ясно, насколько сильно эта идея повлияла на человеческое сообщество. Сейчас это становится очевидным более чем когда-либо, поскольку десять тысяч лет эволюции явили миру животное, которое не считает себя животным.
Мир первоцветов
В апреле 2019 года израильский космический аппарат совершил аварийную посадку на поверхность Луны, возможно, привезя с собой тихоходок – странных крошечных экстремофилов[32] с нашей планеты. Не было никакого публичного обсуждения по поводу засорения Луны жизнью с Земли, а также не было никаких хорошо аргументированных этических обоснований для этого акта. Были лишь деньги и технологии. Тихоходки, зафиксированные для путешествия на липкой ленте, могут находиться в состоянии анабиоза до тех пор, пока условия вокруг не станут приемлемыми для жизни.
За всем этим стояла команда
В первый День Земли в 1970 году, чтобы предотвратить сокращающуюся численность других видов, на уличные демонстрации вышло поразительное количество американцев – двадцать миллионов. Тогда меня еще не было на свете, и с тех пор ничего подобного не повторялось. Но и при моей жизни и без того небольшое количество некоторых наиболее примечательных видов – от львов и тигров до жирафов и горилл – также продолжало сокращаться. В настоящее время численность тигров составляет примерно семь процентов от их исторической численности. То же самое относится и ко львам в Африке. Летом 2019 года мир встрепенулся после публикации результатов совместной работы китайских и австралийских ученых, обнаруживших, что к концу этого века исчезнет более сорока процентов видов насекомых, населяющих Землю.
Люди всегда влияли на окружающие нас ландшафты и природные системы, но есть большая разница между влиянием племени из Серенгети и влиянием миллионов людей с автомобилями. Сильнее всего такие перемены отражаются на организмах, на которые обычно мало обращают внимание, то есть тех, что растут на растениях – это мхи, печеночники и орхидеи. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что в моей родной стране, откуда началась индустриализация, до перехода к новым производственным процессам в конце XVIII века популяция эпифитов была на восемьдесят процентов больше.
Некоторые назвали этот период исчезновения видов антропоценом – так Пауль Крутцен определил новую эпоху человечества. Возможно, сейчас лучше придерживаться термина «голоценовое вымирание». Как минимум со смерти шерстистого мамонта и до исчезновения странствующего голубя пути нашего влияния на изменения в популяциях живых организмов были сложными и разнообразными. Но можно с уверенностью сказать, что воздействие, которое мы оказываем на Землю и большинство населяющих ее организмов, непропорционально велико.
Наша борьба с животной природой затрудняет оценку роли человека в изменении жизни на планете. Из-за этого становится еще труднее понять, что нам следует делать. Когда речь заходит о сокращении видов, некоторые указывают на то, что вымирание – естественный процесс в эволюции жизни. Некоторые даже утверждают, что нынешний процесс вымирания, возможно, внесет свой вклад в создание условий для новой эры разнообразия. Трилобиты, которые преобладали на Земле в течение двухсот миллионов лет, встретили свою смерть во время массового вымирания, когда исчезло более девяноста процентов морских животных. Это случилось не за одну ночь, а, скорее, за десятки тысяч лет. Но какими бы ни были основные причины – переизбыток углекислого газа в морях, серия массовых извержений вулканов, еще один астероид, – они привели к подъему: к огромным, устрашающим рептилиям и появлению теплокровности у некоторых ранних млекопитающих. В свою очередь, млекопитающие процветали после вымирания практически всех динозавров.
Будучи доминирующим животным, мы еще раз сыграли свою роль в уменьшении разнообразия млекопитающих. Недавние исследования Мэтта Дэвиса, Сорена Форби и Йенса-Кристиана Свеннинга показали, что с тех пор, как современные люди распространились в новых регионах, вымерло около трех сотен видов. У всех этих видов была древняя родословная. В попытках подсчитать, сколько лет эволюционной истории было потеряно в результате этих вымираний, Дэвис и другие пришли к цифре в два с половиной миллиарда лет. Стоит ли нам переживать из-за этого? Некоторые скажут, что мы тоже часть природы, поэтому наше влияние на окружающую среду естественно. Пусть природа возьмет свое.
Такой образ мышления опирается на тот факт, что наши действия выгодны для одних видов, но не выгодны для других. Иногда мы избавляем мир от орхидей и млекопитающих, но иногда наполняем его первоцветами. Примула кьюская[35] – это гибрид двух цветов, первый растет на известняковых скалах Йемена, а второй родом из Гималаев. У него мучнистые зубчатые листья и красивые цветки, желтые, как спелый лимон. Подобно весеннему обряду, этот ранний цветок появился в начале XX века в крупнейшем в мире саду. Ботанические сады Кью, созданные на землях старых королевских владений в Лондоне, – это смесь претенциозности и рая, призванная в жизнь за десять лет до того, как Дарвин потревожил умы викторианцев. Первоцвет Кью – доказательство работы эволюции, новый вид, который возник случайно из-за нас, красивый результат наших действий. Люди цепляются за истории, подобные историям о примуле кьюской, как за напоминание о том, что скорбеть о вмешательствах в другие виды и потерях означает обладать закостенелыми взглядами на природу. Они говорят о неизменном, лишенном дискриминации движении эволюции, в результате которого возникают новые формы жизни и гибриды. Суть в том, что влияние человеческой деятельности на живые существа не единообразно. Неважно, что мы делаем, некоторые виды могут выиграть, а другие – исчезнуть. Смысл в том, что жизнь – это изменчивая сила, а не постоянное состояние. Те, кто исходит из подобной логики, верят, что мы избирательны и произвольны в своих взглядах на другие виды и ландшафты.
Но те, кто приводит подобные аргументы, не применяют ту же логику к нам самим. И легко понять почему. Потому что она предполагает, что наше вымирание было бы таким же естественным процессом. Когда речь заходит о человеческих жизнях, нам не нравится аргумент, что что-то хорошо, потому что это естественно. Если аргументы основаны на том, что мы – живой организм либо являемся частью земных или космических процессов, где у горы и жука есть нечто общее, мы быстро понимаем, что это бросает тень на ценность многих вещей, которую мы хотели бы сохранить. Природа – не тот критерий, на основании которого стоило бы делать свой выбор. Для нас естественность – частичное оправдание.
Ярче всего это проявляется в современном движении по охране природы. В 2018 году правительство Новой Зеландии запустило план «Без хищников 2050», чтобы защитить местное биоразнообразие за счет избавления от горностаев, крыс и опоссумов, прибывших на остров с людьми. Несмотря на опасения ученых по поводу ошибочности некоторых исходных предположений этой политики, в ее логике есть еще более серьезные проблемы. Прежде всего, за счет чего биоразнообразие становится ценным, если отдельные жизни животных, похоже, не имеют никакого значения? После того как вымерли динозавры, в Новой Зеландии жили в основном эндемические виды, преимущественно птицы и насекомые, а млекопитающих было мало. Ее флора тоже была особенной, с самыми большими в мире деревьями. По запасу древесины новозеландское каури[36] превосходит все виды на Земле. Неудивительно, что, когда на острове появились млекопитающие-люди, а именно европейские поселенцы, почти все каури были спилены.
Полинезийские крысы появились с первым прибытием маори[37] и привели к исчезновению некоторых животных, особенно гнездящихся на земле птиц. Кроме того, маори много охотились, в том числе на знаменитую птицу моа. Европейские колонисты привезли с собой домашних кошек. Последовали новые исчезновения. В целом появление в Новой Зеландии людей привело к катастрофическим потерям видов и экосистем. А сейчас все внимание сосредоточено на хищниках, которых привезли в эту страну невольно. Мало что говорится об огромном влиянии на молочные стада страны или об аграрном загрязнении людьми рек и озер. Ценность биоразнообразия обсуждается в расплывчатых терминах – либо в контексте преимущества здоровой, сбалансированной экосистемы, либо того, что другие животные и ландшафты способствуют борьбе с наводнениями, поглощению углерода или опылению. Но эти так называемые естественные услуги еще меньше объясняют, почему мы можем пристрелить горностая, чтобы спасти козодоя. Почему козодой так нас интересует? Никто пока не дал внятного ответа на этот вопрос.
В любом случае жизнь – это сложная отправная точка. Команда
Люди в движении
Но на горизонте ожидает большая расплата. Большинство религиозных мировоззрений и различные формы гуманизма разрываются от беспокойства за свои собственные организмы. Каждое из этих мировоззрений, в общем, сводится к тому, что наши столь неприкрыто животные тела в нас не главное. Есть нечто большее, что является настоящей живой субстанцией. И это нечто хранит нас от всех проблем животной жизни.
Те, кто считает тело священным сосудом, в котором временно живет душа, придают ему во всех его формах – от оплодотворенной яйцеклетки до трупа – особую ценность. С точки зрения гуманистов, наш мозг обладает уникальными среди всех животных навыками, дающими нам достоинство, нравственные качества, нашу способность к логическому мышлению. Наука и образование как высшие формы рациональности считаются важнейшими средствами для совершенствования людей. И между этими двумя взглядами идет ожесточенная борьба.