— Все живые, бабы?
Никто не ответил, только справа фыркнула и тяжело вздохнула корова. Потом испуганный женский голос прошептал:
— Я живая.
— И я, — прохрипела Лизка.
— Я тоже, — сказала Матрена.
— Все живые, — заголосила Касаткина хозяйка Дуська. — Только вот Касатку убили, лучше бы меня, ей-право. Чем я теперь детей кормить буду?
— Молчи, прокормишь, — строго остановила ее Ульяна. — Пока мать жива, жизнь не замрет.
Опять загремела канонада и. не смолкала до рассвета. Теперь снаряды взрывались далеко за рекой. В деревне все притихло. За лесом, откуда наступали наши, гул подкатывался все ближе, кажется, слышны стали голоса, солдаты кричали «ура». "Сидеть в овраге было уже не опасно. Женщины одна за другой поднимались с земли, оправляли платки, обнимались, смеялись и плакали от радости. Все обступили Ульяну.
— Как думаешь, конец нашему горю? Пришли. освободители?
Молодая красивая Дуська склонилась над убитой Касаткой, гладила лоснящуюся шею коровы, всхлипывала и причитала, как над человеком:
— Кормилица наша сирая, на кого ты нас покинула? Как же мы без тебя? Не уберегла я, глупая.
— Да перестань голосить! — неожиданно прикрикнула на Дуську Ульяна. — Живы будем, и ты не пропадешь, и детей твоих никому в обиду не дадим. Немца с нашей земли гонят, а ты плачешь, дура этакая.
— И то сказать, корову жалко, — вздохнула Лизка. — Да и черт с ней, половину молока от моей брать будешь. При всех бабах слово даю.
Дуська обняла Лизку, спрятала лицо в широкий край платка, вытирая слезы и всхлипывая.
— Слушайте меня, бабы, — продолжала Ульяна. — Берегите коров, а я пойду в деревню, узнаю, как там.
— И я с тобой, — вызвалась Лизка.
— А как убьют? — испуганно сказала Дуська. — Можно взять твою корову, Ульяна? Все одно у тебя никого не осталось?
— Дура ты, дура, — вздохнула Ульяна. — Да кто же меня убьет, коли наши пришли? Ждите нас, бабы, вернемся.
Ульяна повязала платок и широким шагом пошла из оврага в сторону леса. Торопливо поспешая за ней, следом засеменила Лизка.
Раздвигая колючие кусты, пригибаясь к земле, женщины добежали до березовой рощицы. Пробрались на огороды и вскоре остановились на задах Ульяниного двора. Кинулись в канаву, проползли вдоль изгороди, затаились за старым покосившимся сараем. Тяжело дышали, прислушивались. Лизка смотрела на Ульяну перепуганными круглыми, как пуговицы, глазами и краем платка вытирала потное расцарапанное сухими ветками, исполосованное кровавыми бороздками лицо. Ульяна стояла в полный рост, стараясь заглянуть за угол сарая, откуда видны были улица и река. До слуха женщин доносились лязг железа, рев моторов и человеческие голоса. Однако ни одного слова нельзя было разобрать.