— Ешь, — спокойно сказала Ульяна, ставя коптилку на стол.
Он сел и сразу же принялся за еду. Ел торопливо, но без жадности, как проголодавшийся работник.
Ульяна сидела напротив, разглядывала незнакомого человека, непрошеного гостя, принесшего ей самое страшное горе.
— Куда вести тебя? Какую дорогу показывать? — спросила полушепотом.
— До Семеновского переезда доведешь, а там сам доберусь.
Откусывая хлеб, он продолжал хлебать щи.
— В лесу живете? — тихо спросила она.
— Живем где придется.
Она смотрела на него и ждала, когда он наестся. Кажется, он еще совсем молодой, глаза теплые, зоркие, лицо доброе. Рот больно широк и губы толстые, как у теленка, зубы белые, как крупные фасолины. Вот он съел последние крохи хлеба, наклонил миску, выпил через край все до капли, слизнул языком прилипшую капустинку. Перевел дух, улыбнулся.
— Спасибо, хозяюшка. Наелся за всю неделю.
Он посмотрел на женщину и только теперь, кажется, увидел на ней черный платок. Что-то дрогнуло в его лице.
— А где сын?.. — спросил он с нарастающей тревогой.
Ульяна просто сказала:
— Ушел вместо тебя.
— Вместо меня?.. Куда ушел?..
Ульяна смотрела на незнакомца в упор. Перед ее глазами вдруг все поплыло, и она почувствовала, что сейчас упадет на землю, завоет во весь голос. Собралась с силами, отвела глаза в сторону, тихо простонала:
— Повесили немцы моего Петечку.
Лицо партизана застыло, стало бледным.
Потрясенный услышанным, он с трудом поднялся с табуретки, не зная, что сказать, что сделать. Томительные мгновения напряженно и страждуще смотрел ей в глаза, затем взял ее руку, припал губами...
Она склонилась над его головой, вытерла слезы краем платка, позвала: