– Раз там все знают этого чудика, то, может, и правдочка, – задумчиво тянул командир. – Мы вот что сделаем: завтра бери Карася и идите вместе с ним в деревню. Посмотрите, как он общается с сельскими. Чем‐то себя выдаст, если что не так.
Артем хотел поспорить, мол, талантливый лазутчик не выдаст, но не стал: очень хотелось снова повстречаться с темноволосой. А лазутчики – это же просто армейские будни.
Так и вышло, что назавтра к ней снова пожаловал Артемьо, на этот раз вместе с Карасем и Эстебаном. Дона Игнасио с сыном отпустили, юродивый снова пошел беседовать с голубями, а Эдит на следующий день встретила Артема, сидящего на ступеньках часовни. А спустя неделю – подпирающего ствол старого каштана на противоположной стороне улицы. Они невинно болтали, но его рука все чаще и чаще удерживала ее тонкие пальцы, все сильнее сжимала, его узкие проницательные глаза все глубже и глубже заглядывали в ее колодцы, выгоняя печаль и заставляя краснеть. Она скрывала от всех, а прежде всего от себя самой, что новый знакомец не просто теплая родственная душа, не просто друг, а тот самый, о котором незамужним девушкам принято говорить с опущенными ресницами.
Чем глубже увязала телега гражданской войны в иберийской земле, тем пламеннее кипела в сердце Эдит любовь к Испании, к гордой, царственной, к грозной покорительнице морей, к ее дворцам, картинам, поэмам. И тем удивительнее, что именно в это неподходящее для нежностей время она так глупо и безоглядно влюбилась. Ни перед одним испанским кабальеро не распахивалась душа темноволосой красавицы, а перед каким‐то азиатом с проницательными узкими глазами и торчащими скулами раскрылась, как поцелованный рассветными лучами тюльпан. Как могло случиться, что из всех огненноглазых и кудрявых она выбрала Артемьо с ерепенящейся щетиной на голове, без гитары, без красивых речей, без клятв? Что отыскала под наглухо застегнутой гимнастеркой советского солдата? Может, мудрая донья Мануэлла, мать Эдит, знала ответ, но молчала. Зачем сыпать под ноги ненужное просо, если птица давно пущена под нож? Это просто судьба.
Артем оказался в Испании совершенно неожиданно: написал заявление в военкомат – попросился в армию добровольцем и приврал, что свободно разговаривает на европейских языках. Сорока принесла на хвосте зеленым курсантам, что армейское командование как раз вычисляет, кто из новобранцев сможет сопровождать грузы в Испанию, и приоритет отдавался тем, кто не станет бессловесным пеньком, а сможет у местных хоть воды попросить. Формировался состав с так называемой гуманитарной помощью, в составе которой оказывались танки, бронеавтомобили, минометы, пулеметы, авиапатроны и военное снаряжение. В самом начале грузы отбывали из черноморских портов в Картахену, потом – из Ленинграда в Бильбао, а теперь, в 1938‐м, остался единственный маршрут – через Францию в Каталонию. Туда и направился младший сержант Артем Евгеньевич Смирнов – доброволец, комсомолец, сын красного командира, переводчик без образования, символ победившего интернационализма, душа нараспашку и ни одной девушки в анамнезе.
Франция его удивила, очаровала, заставила вспомнить все некогда прочитанное о графе МонтеКристо и веселом д’Артаньяне с верными мушкетерами. Щербатые кривенькие улочки хранили шелест старинных кринолинов, горделивые замки напоминали о кодексе дворянской чести, а вовсе не наводили на мысли об эксплуататорах и кровопийцах, маленькие семейные булочные, грассирующие вежливыми «мерси», – все пропитал уютный аромат благоденствия, где не нужно выполнять пятилетку за три года.
А в Испанию он влюбился. Сразу и безоговорочно. В беспорядочно разбросанные фонтаны, как брошенные цветы после карнавала, в толстые крепостные стены с суровыми тайнами, за грубой кладкой которых – парадоксально, но именно так ему казалось – только и можно жить свободно. Взобравшаяся на гору Сеговья с акведуком времен римского владычества, с мавританскими двориками и низенькими синагогами ему нравилась больше помпезного имперского Мадрида, где нужно ходить, оглядываясь, как бы на голову не скинули кусок глиняной черепицы или пузатый горшок. А теперь еще и темноволосая добавила специй с эту сангрию.
Артем встречал ее с работы у ворот госпиталя, и они бродили вдоль крепостной стены, окликали эхо в гулких подворотнях. Эдит раскрывала перед ним древнюю книгу переулков и монастырей, читала наизусть сказки о замках и рыцарях. Потом они медленно шли в Дель-Кастро, он долго стоял у мрачной стены ее жилища, и оно казалось влюбленному прекраснее всех дворцов.
Неизбежное расставание с темноволосой представлялось Артему трагедией, которую хотелось максимально оттянуть, а советские власти, напротив, не планировали надолго оставлять войска на Пиренейском полуострове. И так уже отгружены тысячи и тысячи тонн продовольствия, техники, боеприпасов. Пора и честь знать. Командование с грустью осознавало, что гражданская война в Испании подходит к концу и вряд ли завершится победной «A las barricadas!»[92]. Летчики по привычке еще облетали побережье, дразнили плохо замаскированные зенитки и наводили панику в пограничных деревнях. Больше ничего – ни побед, ни боевого запала, ни злых слез.
– Мне батя как бы рассказывал про Гражданскую в России, – делился полушепотом Артемов сослуживец Карась. Он обладал снулым профилем рыбы и такими же бесцветными глазами, потому и получил прозвище, прилипшее, как кожа, так что все напрочь забыли настоящее имя. – Он против собственного дядьки с братанами воевал. Тот в жандармах ходил, не принимал новой власти, как бы, и сыновей настропалил. А батя – пролетарская жила. Вот, как бы, и пошли они на штурм жандармерии, а батя бежит впереди, рот криком зашелся, а сам глядит в окошко, откуда постреливают. И чудится ему, как бы знакомая рука в том окне, беспалая. То дядька и был. Всех повязали, избили, а наутро отца отослали куда‐то с заданием. Когда вернулся, как бы, их уже расстреляли.
– Тише ты, потом вспоминать будешь, на гражданке. – Тигран сверкнул жгучими смоляными глазами.
– Да, повремени с рассказами, – согласился и Артем.
– Да мне, как бы, не про то хотелось сказать. Дед мой потом с батей перестал знаться, как бы проклял его. И что вы думаете? После мамки моей, покойницы, три жены было: все до одной, как бы, околели. Это спроста ли?
Тут на него зашикали уже всерьез: к посиделкам приближался лейтенант.
– А давайте я вам анекдот расскажу, братцы, – повысил голос Тигран. – Подарили мужику чудо-машину, а он ездить на ней не умеет. Ему и говорят, скажи ей: «Слава богу!» – она вперед поедет, а скажи: «Богу слава!» – остановится. Вот сказал он: «Слава богу!» – тронулся с места, едет, радуется. Вдруг впереди яма огромная. Он хочет остановиться, да не может – забыл пароль. Вот уже десять метров до ямы, пять – все, думает, пропаду. За метр наконец вспомнил, что надо сказать, и заорал: «Богу слава! Богу слава!» – машина и остановилась на самом краешке. Он обрадовался: «Слава богу!» – говорит.
Солдаты довольно заржали, а лейтенант, скрывая улыбку, прошел мимо.
– Да, русскому народу без Бога нельзя, мы без Бога как бы не умеем, – тихо-тихо протянул Карась. – Отец после Гражданской да после того, как жены его преставляться начали одна за одной, побёг в церкву. Грехи замаливает, а дед его все равно не прощает. Видно, Бог не всем помогает.
– Так не пойдет, дорогой, – возмутился Тигран, – что ж ты хочешь – натворить делов да и замолить как неча делать? Нет, это не разговор.
– А как надо?
– Да я сам не знаю, просто чувствую.