– Надо не творить зла. – Артем встал, потянулся, заканчивая опасный и бессмысленный спор. – Тогда и перед Богом, и перед людьми ответ держать легче будет. Так бабка меня учила, и я ей доверяю.
Батальон советских солдат охранял склады, военную базу, в пекло их не пускали, но винтовку из рук выпускать не дозволялось. Кое-кто подал заявление о вступлении в интербригаду, которыми руководили граждане СССР самого неожиданного происхождения: австриец Манфред Штерн под революционным именем Эмиль Клейбер, венгр Мате Залка, ставший Лукачем, поляк Кароль Сверчевский, известный как Вальтер. Под их началом воевал самый настоящий интернационал. Тема здраво рассудил, что гремучая смесь его кровей будет кстати в таком пестром коктейле, и тоже попросился повоевать всерьез. На самом же деле его держала темноволосая, хотелось задержаться подле нее.
Положительный ответ пришел неожиданно быстро. Артем даже не успел предупредить родителей и не придумал, что сочинить для товарищей. Он бежал собирать вещи и фантазировал, как обрадует Эдит.
Ранняя осень рассыпала над городом золотую пудру. Ветерок прогуливал вдоль потрепанных, давно не крашенных фасадов запах спелых полей, а на плацдарме перед архиепископским дворцом палые листья устроили батальное представление: бордовые против золотых – чья правда важнее. Артем шагал к воротам, в голове радостным щенком повизгивала мальчишеская жажда приключений. Перед госпиталем де Тавера поневоле замедлил шаг, вглядываясь в глухо зашторенные окна. Вот чья‐то рука приоткрыла занавеску – кажется, за стеклом мелькнуло сожаление. Он остановился, постоял, обтекаемый редкими прохожими и скользящей по воздуху листвой, вздохнул и пошел дальше.
Через два квартала ему встретилось смутно знакомое лицо. Некто в безразмерной хламиде, когдато бывшей то ли женской кофтой, то ли мужским плащом. Хламида скрывала полосатое больничное тряпье. Шальной мутно-зеленый взгляд ощупывал прохожих и остановился на Артеме.
– А, китаец, я тебя знаю, – завопило существо и сорвало с головы широкополую, местами проеденную молью шляпу. Артем узнал сумасшедшего Эстебана, зачем‐то сбежавшего из гостеприимных улочек Дель-Кастро.
– Откуда ты знаешь, что я китаец? – улыбаясь, спросил он.
– О! Эстебан все знает! Эстебану птички все-о сообщают! Берегись, китаец, берегись птичек!
Тема отсалютовал старому знакомцу и пошел дальше. Приятная прохлада стелилась по тротуарам, забегала вперед и приветливо заглядывала в лицо. Не доходя двух кварталов до пункта сбора, он встретился с будущими однополчанами, сытыми, уставшими от ласк затянувшейся увольнительной. В приятной болтовне время сменило темп с торжественного менуэта на быструю польку. Еще через два часа новобранцы и отпускники погрузились в громкоголосую тарахтелку и покатили на боевые позиции, подпрыгивая на деревянных сиденьях по очереди со своими вещмешками. На выезде из города их остановил патруль – приятный кабальеро с аристократической бородкой, как у дона Сервантеса, и пятеро республиканцев с повязками на рукавах.
– Предъявите ваши документы, пожалуйста, – потребовал начальник.
Солдаты полезли в карманы, в вещмешки, закопошились, как потревоженные сороки на ветках.
– Все, спасибо, уже не надо, – почему‐то сказал кабальеро, не дожидаясь пропусков. Он улыбнулся и взмахнул рукой, в салон влетела черная птица ручной гранаты, снаружи раздался топот убегающих сапог.
– А! Дьяболо! Предатели! – дружно завопили солдаты, не зная, что предпринять.
Смертоносная тушка кружилась по полу, отсчитывая последние мгновения невезучих, недослуживших, недоубивавших. Кто‐то открыл дверь, другой попытался пнуть гранату в солнечный проем, но она вертелась, не подпуская, не позволяя выдворить наружу.
– Вещмешки, кидайте поверх вещмешки, – заорал водитель.
В эту же секунду одному из обреченных удалось наконец послать смертельный пас в дверной проем. Взрыв раздался еще в салоне, но разворотило им не внутренности, а наружную стенку автомобиля, посыпались осколки стекла, скрежет железа, матерщина. Для Артема все это через минуту растворилось в благодатной тишине и темноте. «А вот и нестрашно умирать», – подумал он и провалился в пустоту.
Горящий фургон, кишки на дверце, кровавое пятно на посыпанной золотом аллее – ничего этого он не видел. Бегущие отовсюду люди, чьи‐то руки, вытаскивающие его из ада, чьи‐то голоса, набухшие болью и прорвавшиеся проклятиями. Только слышал птичий клекот над головой, оказавшийся протяжной песней Айсулу, убаюкивающей своего малыша.
– Мама! – Артем вздрогнул и открыл глаза.
Над ним стоял испанский капитан. Вдали суетились красные повязки и белые передники. Мелькнула шальная мысль: вдруг одна из них его темноволосая? Он выдохнул ее имя и снова потерял сознание.
Эдит встретила растрепанного плачущего Эстебана у ворот госпиталя, сначала испугалась, но нахлынувшая следом жалость смыла испуг теплой волной сочувствия.