– А сумасшедшего мне с собой взять?
– Ишь чего! А он тебя прикончит да и сбежит.
Сухой, атлетически сложенный Артем недоверчиво оглядел грязного сгорбившегося Эстебана, у которого, казалось, и мяса‐то нет под тряпьем – одни кости.
– Отставить! – Капитан догадался, о чем думает его солдат. – Они все такими дохляками притворяются, а потом – мамочка, не горюй.
Утром, едва рассвет начал свою пляску по пиренейским холмам, Артем в теплой шерстяной накидке поверх гражданки спустился в Дель-Кастро. Темноволосая не пошла на службу, но не потому, что накануне ее попросил Эстебан, просто старуха в черном из цирюльни нежданно скончалась и соседи собрались на отпевание. Так и застал их Артем, всех вместе выходящими из распахнутых дверей храма.
Узнав, что высокого улыбчивого азиата интересует Эстебан, темноволосая заволновалась. Неспроста! Явно безобидному чокнутому грозила беда. Она жила по соседству с несчастным в той, другой жизни, когда он каждый день ночевал под крышей, а не где придется, потому считала обязательным при встрече поговорить, улыбнуться, подкормить, если сыщется в кармане угощение. Пусть еще побродит, погрезит о своей донье Луизе, пошарит ласковым мутно-зеленым взглядом по родным холмам. Юродивый ее узнавал, радовался, запальчиво шептал про донью Луизу, про ее веера и коз.
У Эдит хватало собственных горестей: она потеряла на гражданской войне двух братьев, остался последний – кудрявый озорной Эмилио, любимец гитары и незамужних сеньорит. Темноволосая до дрожи боялась за него. Лучше бы сама встала в строй, но ее кровь никому не нужна. Жадные мужланы скорее охочи до красоты, до стройных ног под легкомысленным довоенным платьем, до огромных карих глаз в частоколе черных ресниц. Когда идет война, не до любви; только минутная похоть может отодвинуть на задний план пожар, но, утолив ее, снова надо воевать.
Матушка после смерти старших сыновей надолго замолчала, сидела целыми днями у нетопленой печи, глядя в черный зев. Отца давно забрала могила, Эмилио служил республике, а сама Эдит выхаживала больных в госпитале де Тавера. Привычной работы все равно не осталось: поля не сеяны, скотина давно скормлена солдатне.
– Как тебя зовут? Артемьо? Ола! А я Эдит. – Она хотела узнать больше, чем он, волновалась, играла тонкими длинными пальцами по косматой бахроме черной шали. – Так где наш бедолага Эстебан?
– Я не знаю, где он, я просто встретил его в госпитале, – врал Артем неправильными, заученными испанскими фразами.
– В каком госпитале? – Карие глаза недоверчиво приоткрылись, впустили в себя чуточку его любопытства, подержали, подвесив, как терпкое вино в бокале, перед тем как проглотить или выплюнуть.
– Де Тавера.
– Ха-ха-ха, я служу в госпитале де Тавера. – Глаза захлопнулись, выгнав его вон, сразу стало неуютно. Теперь во взгляде горела злость. – Говорите: что надо от больного человека?
– Ладно, ладно. Просто спросил… не знал, как познакомиться с сеньоритой, – неуклюже соврал Артем.
– И это неправда! – Она бесцеремонно схватила его за руку. – Я вижу, вы русский, хоть на русского и не похожи. Зачем глумиться над несчастным? Разве это по‐христиански? Приведите его сюда. Или отведите меня к нему. И вам зачтется на Небесах.
– Ладно, – сдался Артем, – мой командир думает, что этот ваш Эстебан может оказаться замешан… м-м-м… в военных делах.
– Кто? – Она залилась звонким смехом, от такого, кажется, даже придорожная жакаранда развеселилась, ветки гуще засиреневели. – Вы понимаете, о ком говорите? Это юродивый, ему лет пятьдесят, еще моя матушка помнит его с тех пор, как девочкой была, а по уму тот же младенчик. Какие военные тайны? – И она снова рассмеялась, обнажая ряд крупных, даже парадных жемчугов. Такой зубастой улыбки в северных широтах не водилось ни у русских, ни у казахов, ни у китайцев. Чтобы так показывать зубы, нужна средиземноморская смелость, южный темперамент, нужна кипящая кровь отважных кабальеро и отменно развитая романская челюсть. Вот бы погладить эти зубы языком – гладкие ли жемчужины, сладкие ли на вкус?
– Я вам верю, – сказал он, – очень верю! – Испанская грамматика частенько хромала, подводила. – Но давайте спросим у других селян. – И он демонстративно уселся на крыльце, ведущем в никуда, в стену, где когда‐то распахивалась дверь, а теперь стала не нужна, заросла каменной кладкой. Он похлопал по ступеньке рукой, и Эдит подлетела тонкой черной птицей, опустилась рядом.
Сидели долго, потому что прохожие в Дель-Кастро – нечастое явление. У каждого Артем спрашивал про Эстебана по‐разному. Одному говорил, что юродивый – его дальний родственник, а сам он из Мадрида. Тогда слышал сочувствия и сомнения, мол, у Эстебана никогда не было родни в Мадриде, он дальше Толедо не ступал, скорее всего, кабальеро ошибся. Другому врал, что Эстебан украл его лошадь, и тут начинались охи-вздохи: как же так, он же расшибется, он не сдюжит. Эдит помогала в расспросах и много смеялась в спины озадаченных сельчан. Когда улица пустовала, они просто болтали. В итоге долгого смешного дня Артем убедился, что выловленный накануне лазутчик действительно обычный юродивый этой непримечательной деревушки, которого все знали и жалели. А еще он невзначай влюбился.
Капитан не сразу поверил донесению, но Артему все‐таки удалось его убедить.