– Все может. Хорошо, что у меня в Семее товарищ, он ходу не даст. Фарид разберется. А ты собирайся, и чтобы послезавтра тебя здесь не было. Получаешь назначение в Грозный. Разнарядка из центра пришла, там нацкадры надо разбавить. Все! Вперед! И чтобы ни писка!
Жока шел по городу на деревянных ногах, как ярмарочный Петрушка, который всем одинаково кивает и машет рукой. Осенняя пойма Иртыша дарила мир таким богатством, что не снилось самым талантливым живописцам. Сел на пристани, ожидая, что речной холод остудит мысли, приведет в порядок. Так и просидел до позднего вечера. Когда он поднялся, чтобы куда‐то идти, что‐то делать, казнить, выручать, любить или наказывать, ноги сами привели его к речпорту. В окнах горел свет. Понятно, там сейчас идет репетиция к спектаклю. Интересно, какую роль уготовили ему.
Дверь конторки распахнулась грубым тычком перед самым его носом, он едва успел отскочить. Полина выбежала вся в слезах, он поймал ее за тонкое запястье.
– Скажи, это правда? – Он не подбирал слов, знал, что и так поймет.
В освещенном проеме дверей послышалась возня, Жока утащил свою добычу в спасительную тень, присел на корточки под кустом шиповника. На крыльцо вышел Лычков.
– Поля, Поля, вернись! – покричал он в темноту без особой веры в успех, больше для порядку. Ответно прошипели волны. Жока обхватил Полину за плечи левой рукой и не отпускал, закрывая ладонью рот. Совсем рядом билось ее сердце. Ему захотелось привычно сжать в объятиях, чтобы ребрышки хрустнули.
Лычков еще немного потоптался на пороге, потом нырнул в светлое нутро, тут же ставшее темным. Через минуту он, уже в картузе, снова вышел на крыльцо, закрыл дверь конторки и ушел в темноту.
– Пойдем внутрь, – сказала Полина, когда шаги начальника сменил окрик «Ну пшла!» и про-цокали, постепенно затихая, копыта.
Они, озираясь, как воришки, подошли к строению, Поля открыла дверь, зажгла тусклую свечу, поставила вглубь, подальше от окон.
– Я никому не помогала, – начала она, – я вообще не знала об их… об их делишках. Это уже потом, когда у нас все… все сладилось, я стала догадываться, и Петр Ефимыч… Он попросил… он пообещал кое‐что…
– Это все неважно. Это потом обсудим. Я должен понять, как с тобой дальше быть.
– А застрели меня? – В ее глазах мелькнули сумасшедшие огоньки. – Это лучше, чем в тюрьму.
– Не мели чепухи. – Он устало опустился на узенький диванчик – свидетель самых счастливых мгновений павлодарской страницы его жизни.
Она подошла, оседлала его колени, устроившись лицом к лицу, начала расстегивать френч.
– Последний раз, Женечка? Ты ведь давно мне хотел это сказать, да все не решался? – Ее губы уже требовательно искали его рот. Портупея оказалась на полу вместе с наганом.
– Да нет же, мадемуазель, у меня совсем иные планы на этот вечер. – Он попытался отодвинуть ее, но руки сами прижимали теплое тело к груди.
Неслышно отворилась входная дверь:
– Милуетесь, голубки? Правильно, – сказала темнота за порогом.
В комнату вплыл черным лебедем Идрис, не спеша притворил дверь, требовательно протянул руку за ключом, провертел им в прорези.
– Что она тебе говорила? Что не знала? Да, не знала.