– Евгений. Да, слыхал. Однажды… Или мне приснилось.
– Вы к кому?
– К вам. К кому же еще?
Приход Лычкова с Кочергиным, их несуразные ответы на еще более несуразные вопросы – все мелькало где‐то на втором плане за силуэтом Полины, скромно удалившейся в приемную.
– Ну ладно, я все понял, – скомкал разговор Евгений, – вернее, ничего не понял, я завтра еще приду, а пока поизучаю ваше дело. – Он пожал руки и наскоро простился, подталкивая пахнущих мазутом мужиков к выходу и притворяя за ними дверь, чтобы остаться наедине с ней, дышать одним воздухом, задавать ничего не значащие вопросы.
Назавтра пришел снова. Полина, служившая в конторе речпорта, конечно, не походила на княжну Шаховскую. Просто одинаковый рост, цвет волос, овал лица. Этого оказалось достаточно.
Почти месяц он прикидывал, строил планы, заставлял себя думать почаще об Артемке и ласках податливой Айсулу, ее песнях, при звуке которых оттаивали колючие льдинки в груди. Ничего не смог с собой поделать. Первое свидание пригласило свидетелем случайный летний дождь, когда могучий Иртыш выл разъяренным драконом и яростно бил берега, снося ласточкины гнезда. От непогоды требовалось срочно спасаться, а в старинной чайной как раз подоспел самовар. Бесконечная чашка чая потянула за собой весь чайник, давно не пил Евгений ничего вкуснее. Так получилось, что Лычков и Кочергин отошли на второй план, а Полина стала каждый день возвращаться в сопровождении подтянутого скуластого офицера с азиатским разрезом глаз.
Во время коротких проводов оба, смущаясь, выбирали спасительную тему глобальных реформ на транспорте и первой пятилетки, но игрушечные ширмы уже не могли скрыть настоящей драматической влюбленности. На одну из последних майских суббот договорились устроить пикник. Евгений предложил и замер. Вроде бы безобидное мероприятие, но уже шаг вовне, туда, где нет надуманных поводов с Лычковым и Кочергиным.
– Давай, – ответила она после минутного раздумья, и он удивился, как колко екнуло обрадованное сердце.
Вышли спозаранку, через полчаса неспешной ходьбы оказались за пределами городка. На лугу дразнились стрекозы, от запаха медуницы кружилась голова. Расправив одеяло, уселись, вытянули ноги на влажной от росы траве. Полина любовалась противоположным берегом, где песчаные отмели в обрамлении густых чащ опасно напоминали райские кущи. Она тихонько запела: сначала про «вихри враждебные», потом про далеко идущий план посеять лебеду на берегу. Слабый голос еще кое‐как справлялся с Варшавянкой, но русская народная выходила совсем уж нелепой, переваливалась утицей, не умевшей держать такты. Евгений не впечатлился, долго искал тему для беседы – чтобы не совсем личная, запретная, но и не оголтело пропагандистская, – не нашел, разозлился на себя и брякнул:
– Пойдем купаться?
– Интересно, вода холодная?
– Сейчас проверим, какие роковые водовороты нас поджидают. – Евгений обрадовался, что не надо больше измышлять корявенькие басни и изображать галантного кавалера, в два рывка скинул гимнастерку и штаны и проворно скатился с обрыва. Еще минута, и он уже плыл вниз по бурному течению, черной точкой мелькая среди бурунов. Выйдя на берег, долго по‐собачьи отряхивался и прыгал на левой ноге, прижав правую руку к уху.
– Холодная, – коротко резюмировал пловец. Надо сказать, что холод оказался весьма кстати разгоряченной мужской плоти, чью восставшую решительность было трудно скрывать от спутницы.
Он шмякнулся на одеяло, растянулся возле ее ног, залюбовался золотистой кожей, ладной, гибкой спиной.
– Я не должен… но я не могу, – закосноязычил и сразу замолчал, потому что она положила на его голое плечо теплую ладошку.
– Дай мне время, – попросила жалобно, едва слышно.
Он приподнялся на локте, заглянул в глаза и застыл, замер, боясь расплескать восторженное чудо-зелье, забродившее в груди. Она тоже не отводила взгляда, не отворачивалась, наоборот, все приближалась и приближалась к его лицу, пока их губы не сомкнулись. Неизвестно, чем бы закончился пикник, но весьма кстати подоспели на митинг коровы со своими пастухами, и повестка дня ограничилась долгими поцелуями и нечаянными прикосновениями, которые только распаляли молодые тела. Жока рассказывал про свое детство, не упоминая о жене и сыне, вроде бы ничего важного не произнес, и в то же время, все стало предельно ясно для них обоих.
Теперь он ждал. Целую неделю терпеливо ходил по вечерам к маленькой конторке речпорта, совал ей в руки скомканные за пазухой ромашки, провожал домой. Она молча принимала, улыбалась, убегала глазами. На выходных у него случилось совещание, у нее – поминки, и вторая неделя начала набухать ожиданием, томиться под солнцем перезрелой почкой, которой давно уже пора скинуть покровы и превратиться в чудесный цветок, а потом – в завязь, в плод, в наливное сладкое яблочко.
В беззастенчиво яркую субботу, когда день длился дольше положенного, аж до десяти или одиннадцати часов, и все эти светлые вечерние часы хотелось прогулять на набережной, не упустить ни одной минутки, – в эту субботу Полина сказала, что хорошо бы снова отправиться за город.