– Ты какими судьбами здесь? – еле выговорил Жока.
– Такими… – Идрис тихо засмеялся. Он вроде бы и не изменился за девять лет: черный борик, бесшумная походка. Только вместо чапана на нем теперь красовалась длинная черная куртка, явно дорогая, неместная.
– Не верь ей: бабам вообще верить нельзя! – Черный рубанул воздух рукой. – Значит, так, голубки, я сейчас заберу все документы, проверю, вдруг Петро чего недоглядел, а потом… Потом… потом…
– Я тебя арестую, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Евгений. Он не знал, что делать с Идрисом, который так явно провоцировал. Что ему инкриминировать? Слова, как известно, к делу не пришьешь.
– Это вряд ли. Ты же пришел ее спасать, разве не так?
Полина давно уже сползла на пол, сидела, приобняв Жокин правый сапог.
– Н-н-нет. Я просто совершал вечерний променад.
Идрис рассмеялся:
– Люблю юморных… Ты забрал мою бабу, а я заберу твою. Вот и посмеемся. Она отправится на каторгу, а ты, если захочешь ее спасать, покатишься следом за нею. Тогда я получу твою постель с твоей женой. Не захочешь ее спасать – тоже хорошо. Будешь до конца дней себя казнить, потому что мужики так не поступают. Я, например, не поступаю. – Едва различимый в темноте силуэт навис над столом, выдвинул ящик стола, поднес свечу поближе.
– Ты черт, ты специально нас свел, что ли? – опешил Евгений.
– И-и-и… Да ты обо мне лучшего мнения! – Идрис развеселился. – Мне нет дела, кто с кем спит: я там, где выгодно… Кстати про твоего отца, китайца Чжоу Фана. Это я ему подарил ак-калпак… Славный был придурок.
Евгений схватился за бок, нащупывая отсутствующую кобуру. У ног зашевелилась гибкая женская тень, о которой никто не вспоминал.
– Неправда! Ты меня сам уговаривал к нему на свидание пойти, когда у нас только-только начиналось! – крикнула Полина. – Пропади ты пропадом, черт! – У нее в руке щелкнул предохранитель Жокиного нагана. Не зря, оказывается, сползла на пол, туда, где валялась кобура.
– О! – Идрис не разглядел нагана, просто услышал звук, резво обернулся.
Вспышка озарила комнату, на таком расстоянии промахнуться было трудно. Следом, буквально сливаясь в один звук, прогремел второй выстрел, и Жока почувствовал, как дернулось тело, прислонившееся к его ноге. Гулко ухнула сталь, упав на пол. Траурный коршун мягко повалился поперек кабинетика. Евгений сидел, не понимая, не веря, что это не сон. Тихо. Темно. Спертое дыхание, бульканье на полу.
Он вскочил, зажег лампу и высветил всю картину. Идрис и Полина лежали голова к голове, оба с остекленелыми глазами. Черный удивленно раскрыл рот, а Поля улыбалась. «А застрели меня!» – эхом прозвенел ее голос.
Через месяц Евгений ехал в Грозный.
С тех пор потянулись месяцы и годы, когда семья жила порознь. Только успеет Айсулу с детьми приехать к месту службы мужа, как его снова переводят. Он увидел дерзкую красавицу Казань. Там подружился с сыном бывшего муфтия и даже попробовал поискать клад казанского хана, за которым со времен Ивана Грозного не охотился только ленивый. За четыре года Жока мало продвинулся на ниве кладоискательства, что неудивительно, учитывая, что человечество рыло в этом направлении четыре сотни лет, и все безуспешно.
За Казанью последовал Ставрополь, где в то время вовсю размахивал шашкой неугомонный Ванятко. Но тугая спираль политических недомолвок уже сжалась и вот-вот намеревалась безжалостно распрямиться, круша на своем пути и мораль, и судьбы. Евгений подал заявление о переводе в контрразведку. Служить в НКВД он больше не мог. Многие сослуживцы ушли кто куда. Встречаясь, много пили и отводили глаза, о работе вслух не говорили. Если прорывалась нервная нотка, ее старались побыстрее залить водкой. Так спокойнее. Никто вроде и не лез на рожон, но и постоянное замалчивание давалось нелегко.
В 1936‐м из кровожадного урагана ставропольской коллективизации его перевели под Красноярск.