Когда явился Швентас, которого немцы не любили и обзывали медведем и животным, старший над палатой, увидев вновь прибывшего, не хотел и слышать о его приеме.
Напрасно ссылался Швентас на приказание Сильвестра…
— Ложись в навоз и там проспись, — кричал смотритель, — здесь для тебя нет места!..
Но наперекор всем именно потому, что его не принимали, Швентас решил остаться. Он не возражал, но прислонился к стене и не двинулся с места.
Надсмотрщика это раздражало. Он попробовал браниться… не помогало. Швентас добился, что его сердитым подзатыльником всунули в палату.
— Лезь, лентяй, нечистое животное, гниль литовская! — орал надсмотрщик. — Жри и жарься… только дармоедствовать я тебе не дам. Ступай служи!
Лазаретная работа не пугала Швентаса, а потому он не перечил. Его тотчас заставили разносить миски с едой, подавать воду, сторожить, подтоплять печи… Кстати выкроили ему и дневной паек и дали возможность обогреться.
Сильвестр пришел нескоро… жаловаться было некому да и не на что…
Вечерю Швентас разносил с таким уверенным видом, как будто век ничего другого не делал. Спать завалился в кухне и спал до света. А наутро никому и в голову не приходило гнать его. Госпиталит явился к первому завтраку, увидел Швентаса в пылу новых обязанностей, улыбнулся ему и нашел, что все в порядке. А так как должность служки в палате для рабочих показалась Сильвестру лишнею, то он взял Швентаса с собой наверх, в помощь при рыцарском и чужеземном отделениях.
Вечером сам Сильвестр дал ему маленький кувшинчик, миску с крышкой и указал на двери, чтобы снести в соседнюю палату. Швентас шел, с любопытством разглядывая по сторонам, так как никогда еще не бывал в этом помещении.
Переступив порог соседней комнаты, он уже собирался поставить миску на стол возле больного, когда, взглянув, весь задрожал, так что едва не выронил из рук кувшина… и стал как вкопанный.
Перед ним сидел юноша с бледным лицом и грустными глазами.
Швентас стоял, смотрел и готов был убежать со страху.
— Что с тобой? — спросил больной и отвернулся. И в тот же миг Швентас увидел на обнаженной шее, под левым ухом, родинку с гороховое зернышко, о котором говорила Реда…
Сдавленный крик вырвался из его груди.
Юрий с возраставшим недоумением смотрел на незнакомого слугу.
— Что с тобою? — повторил он.
У Швентаса едва хватило сил поставить на столик миску и кувшинчик, и он уже пал на колено и стал целовать ноги юноши, но говорить не мог.
Юрий пятился, полагая, что имеет дело с сумасшедшим. Тем временем холоп пришел в себя, встал и, беззвучно смеясь во весь рот, не отрывал глаз от родинки на шее отрока. Юрий все еще ничего не понимал, пока Швентас, схватив его за руку, не прижался к ней жесткими губами и не пролепетал:
— Кунигас!