Разумеется, для всех непосвященных заправлял всем Сол Блум. Однако теперь, приходя в театр, он больше не трудился делать вид, будто он тут главный. Попыхивая сигарой в дальнем углу, Сол сиял как человек, заработавший достаточно денег для того, чтобы можно было удалиться от дел в двадцать пять лет. В дальнем углу я и нашла его как-то вечером в конце мая. Сол наблюдал за тем, как музыканты исполняют мелодию, которая родилась у него в пресс-клубе. Поймав на себе мой взгляд, Сол жестом предложил мне выйти вместе с ним на улицу. Мы прошли мимо группы рабочих, от которых несло так, словно они пришли со скотобойни, и нырнули в комнату администрации театра, расположенную за прилавками с фесками и восточными ковриками. В этом уютном помещении главное место занимал массивный деревянный письменный стол. Сол плюхнулся в обитое нелепо пестрым гобеленом кресло, в конце девятнадцатого столетия выглядящее нормальной мебелью.
– Садись. Хочешь виски? – Вскочив с места, Сол достал бутылку из запертого ящика стола.
– Выпью немножко.
Сол плеснул виски в стаканы из матового стекла с эмблемой Колумбовой выставки.
– Асиль говорит, тебе нет равных по части костюмов. Тебя устраивает эта работа? Ты собираешься остаться у нас надолго?
Я внутренне напряглась, готовясь к тому, что Сол скажет что-нибудь скользкое и похотливое, однако он просто остановился, ожидая моего ответа.
– Конечно. Работа мне очень нравится.
– Ты landsman[35]? – склонил голову набок Сол.
Это слово на идише иногда использовал мой отец, но исключительно в шутливой форме. Мне еще не доводилось слышать, чтобы кто-либо произносил его так серьезно, как Сол. Когда я работала с анархистами в Нью-Йорке, все старательно избегали говорить о том, что здесь сплошь евреи. Революция должна была уничтожить все религии, в том числе нашу.
– Да, но совсем немного, – сказала я.
– Возможно, для тебя это пустяки, но для них это серьезно. – Сол махнул на окно, указывая на толпы посетителей. – В России каждый день убивают наших единоверцев!
К такому разговору я совсем не была готова.
– Я… Да, я слышала о еврейских погромах.
– Я знаю, что говорят обо мне люди. – Сол сделал еще глоток виски. – Меня считают алчным еврейским бизнесменом. Я поставляю девушек Сатане или какому еще пугалу, в которого верят на этой неделе goyim[36].
– Определенно это полнейший бред.
– Я хочу, чтобы американцы узнали о культурах других народов. Они платят полдоллара за то, чтобы посмотреть на хорошенькую девочку, но при этом узнают немного о мире. Быть может, они съедят что-нибудь острое, приправленное восточными специями. Быть может, они убедятся в том, что у евреев нет рогов. Понимаешь, это не просто шоу-бизнес. Это политика.
Не отрывая от него взгляда, я молча кивнула. На какое-то мгновение у меня мелькнула мысль, не является ли и он путешественником.
– Я знаю, что ты из «новых женщин». Ты хочешь носить штаны, хочешь, чтобы президентом стала женщина. Что ж, я ничего не имею против. Но не вздумай распространять слухи о том, что это сумасшедшее шоу для спиритистов и радикалов. Я уже и Асиль это сказал. Нас любят. Люди приходят в «Мидуэй» целыми семьями. Мы здесь зарабатываем деньги. Понятно?
– Хорошо. Но… Вы же думаете о политике?..
Вопросительно подняв густые черные брови, Сол постучал себя пальцем по виску.