Асьенда

То, как поднялась его грудь, как повернулась голова, как задвигались губы и остекленевшие глаза… все это отпечаталось у меня в памяти, осталось выжженным, хуже любого кошмара. И то, как Андрес с каудильо и Хосе Мендосой смотрели на меня и совершенно ничего не видели и не слышали.

Расскажи ему правду. Сдавленный голос.

Правда заключалась в том, что Хуана убила Родольфо. Хуана убивала любого, кто вставал у нее на пути. И она победила. Благодаря своим крокодиловым слезам и власти, доступной дочери землевладельца, она победила. Она сказала людям Романа, что я сошла с ума.

Правда заключалась в том, что я сошла с ума.

Андрес пришел слишком поздно. Дом пробрался в мой разум и разбил его, как фарфор, еще до того, как я узнала о существовании Андреса. До того, как я узнала, что ведун может очистить дом от зла.

Прогнать ее.

Но я не могла, не сейчас. Быть может, я уже никогда не смогу. Я была уязвима, обречена и повержена с той самой ночи, когда впервые увидела вспышку красного в темноте. Дом распознал во мне добычу в тот самый момент, как я переступила его порог, и сейчас он поглотит меня.

Подняв глаза, я увидела на стене карту отца. Я повесила ее над столом несколько недель назад, в день, когда Родольфо отправился в столицу. Я была так озабочена северным крылом и зеленой гостиной, что совсем забыла об этой комнате – после того дня, как обнаружила там свои шелка, покрытые кровью. Это был единственный раз, когда мы с Хуаной проводили время вместе. Очевидно, этого оказалось достаточно, чтобы она поняла, что от меня нужно избавиться.

Слезы обожгли глаза. Что я сделала не так? Ничего. Могла ли я что-то изменить? Нет. Я вышла замуж за Родольфо и, скорее всего, родила бы ему наследников, которые отняли бы имение у Хуаны. Возможно, я даже была для нее не человеком, не плотью и кровью, а лишь олицетворением того, что вскоре брат отнимет у нее то, чего она жаждала и что считала своим.

Но разве я не желала того же? Разве не это представляла собой асьенда? Деньги Родольфо освободили меня от унизительного правления тети Фернанды. Избавили от отчаянной зависимости, от переменчивой доброты родственников, которых я едва знала. Я пожертвовала любовью, которую могла иметь в браке, чтобы обеспечить себе независимость. Хуана же пожертвовала Марией Каталиной. Она пожертвовала своим братом. Я не сомневалась, что тоже оказалась бы в этом списке, если б Хуана увидела в этом преимущество.

Я должна дать ей отпор.

Я – не моя мать, готовая сдаться сразу же, как прольется кровь и загрохочут мушкеты. Нет. Я – дочь генерала.

Но я так сильно устала…

Ноги захлюпали по мокрому ковру. Я подошла к письменному столу и отодвинула стул, затем села прямо под отцовской картой и уложила локти на стол. Руки и запястья болели. Горло жгло от желчи, во рту стоял кислый привкус. Мне хотелось лечь на стол, но даже этого я сделать не могла. Связанные руки начинали неметь.

Тени в комнате удлинялись. Слезы наполнили глаза. Я опустила лоб на руки, и теперь казалось, будто я собираюсь молиться. В памяти всплыло изображение Андреса, который провел в таком же положении прошлую ночь в капелле.

Сколько раз я слышала, как священники рассказывают о важности молитв со своих кафедр, и позволяла этим словам ускользнуть? Я не верила. Я никогда им не доверяла. Никогда не верила в существование Бога. Но несколько недель назад я бы сказала, что не верю и в существование духов.

Или ведунов.

Помоги мне, попросила я. Дай сил бороться.

Я начала читать розарий. Я выстроила границы, чтобы защитить себя при помощи слов, укладывая их вокруг себя, как непроницаемую стену, как камни, как что угодно, лишь бы удержать дом на расстоянии. Всякий раз сбиваясь, я думала о голосе Андреса, которым он начинал следующую молитву Аве Мария. Это была уловка моего разума, я это понимала, но следовала ей, переходя на шепот, когда голос хрипел и срывался. Дойдя до конца, я начинала заново.

Все это время в доме стояла тишина.