Солнце садилось, и его угасающие лучи пробивались сквозь темные грозовые тучи. Тьма сгустилась – голубое небо стало серым и наконец черным. Вдалеке раздался раскат грома.
Я услышала холод раньше, чем почувствовала его. Он скреб половицы своими когтями, и звук отдавался скорее у меня в зубах, чем в ушах: металлом по металлу, стеклом по стеклу.
Я подняла голову.
К ней прилила кровь. Руки были онемевшие и бескровные. Голод кружил мне голову, высасывал силы из ног и заставлял их дрожать.
Холод заскользил вокруг лодыжек, оборачивая икры.
Я вскочила. Липкий ковер зачавкал под ногами. Невольно я представила, что он пропитан кровью, как и простыни в спальне этим утром.
Прогнать.
Комнату заполнила тьма, потрескивающая и искрящаяся от напряжения, – щепки, которые вот-вот вспыхнут.
Вспышка. Свет. Свечи были в спальне, я это знала. И копал.
Но чтобы забрать их, придется войти туда.
Сердце сжалось при этой мысли. Я не смогу.
Глубоко в доме хлопнула дверь.
– Нет, – прошептала я. – Нет, я слишком устала.
Голос надломился. Прошла долгая минута. Плечи были напряжены, я вся – натянута, как веревка. Я собралась с духом, готовая к следующему хлопку двери.
Но этого не произошло.
Взамен зазвучала барабанная дробь. Вначале она была слабой и отдаленной и исходила откуда-то из дальней части дома – так далеко, что я приняла ее за еще один раскат грома. Но звук так и не прекратился. По деревянным половицам будто забарабанила тысяча пальцев, яростно и последовательно. Звук двигался по направлению к северному крылу дома, нарастая и становясь все громче – так громко, что у меня зазвенели кости. Я не могла закрыть уши, не могла вытянуть руки, чтобы защитить себя.
Оно приближалось и приближалось, но замерло у двери в кабинет. Затем барабанная дробь продолжилась в неровном ритме – громко, неистово, так сильно, что дверь зашаталась на петлях.
И тут дробь прекратилась.
Пот заструился по вискам, ладони сделались липкими.