Асьенда

В их глазах. Глаза каудильо, глаза судьи, глаза землевладельцев… Они пристально глядели на меня, изучали меня, мою кузину, моих друзей. Изучали, кто мы такие. Что из себя представляем. Деление на касты, разумеется, уже отменили, но суды за пределами столицы вели дела как и прежде: по закону, слово креола – к примеру, Хуаны – стоило двух заявлений индейцев. Слово рабочих с асьенды против их господина? Не стоило ничего. Слово курата-метиса из низших слоев, вроде меня? Не имело достаточно веса.

– Я все равно не сдамся, – заявил я, но мысли мои уплывали к Хуане. Она не стала дожидаться других доказательств… Очевидно, она решила воспользоваться ситуацией и избавиться от Беатрис.

Или она все это подстроила?

Отродье – так ее вчера назвал Родольфо. Он грозился отречься от Хуаны. Теперь же он был мертв. И женщину, которая могла унаследовать его имение, обвиняли в его убийстве. Кому же тогда выгодно кровопролитие в Сан-Исидро?

– Вы знали, что Хуана внебрачный ребенок? – внезапно спросил я Мендосу. Палома ахнула. Мендоса поднял голову, широко раскрыв глаза.

– Прошу прощения, падре. Какого черта?!

– Я слышал, как вчера они с Родольфо говорили об этом.

– Когда? – спросила Палома. – Я этого не застала.

– Около зеленой гостиной, после ужина, – объяснил я. – Ты, наверное, уже ушла. Он обозвал ее отродьем, кричал, чтобы не смела считать его отца своим. А потом пригрозил, что ей не достанется ничего из собственности старика Солорсано, если она не начнет вести себя подобающе. А теперь… – Я оборвал себя на полуслове.

Над комнатой, будто саван, повисла тишина.

Мендоса тихо выругался.

– Значит, мы поступим так же, – твердо и уверенно решила Палома. – Пригрозим ей. Заставим отозвать свое обвинение, не то ты расскажешь всем землевладельцам, что она внебрачный ребенок. Наверняка где-то найдутся кузены, которые с удовольствием отберут у нее землю.

– Неплохая идея, Паломита, – похвалил Мендоса. – Но вам нужны доказательства, а единственный человек, который знал правду, мертв. Если б только я порылся в документах старика Солорсано…

Да простит нас Господь, подумал я, потирая рукой подбородок. Разговоры об угрозах, внебрачных детях и воровстве документов у мертвых людей…

– Они все должны быть в доме, – сказал я.

– Черт, – выпалила Палома и притворилась, будто не видит моего укоряющего взгляда.

– Я пойду в дом ночью, – заявил я. – Отыщу документы и останусь там до рассвета.

– Ты с ума сошел, chamaco? – вскрикнул Мендоса. – В этот дом! – Он перекрестился.

– Я не оставлю донью Беатрис одну после наступления ночи.

Объяснять почему нужды не было. Я видел, как жители поселения обходят дом стороной. Они чувствовали. Они знали. Они осеняли себя крестным знамением при одном только упоминании этого дома, и среди них ходили разговоры, что деньги, война и отсутствие гостей и семьи были не единственными причинами, почему Хуана забросила дом. Они знали, что с ней что-то произошло: Хуана всегда была строптивой, едва не до безрассудства, теперь же в ней присутствовала некая дикость, свидетельствующая, что внутри ее что-то пошатнулось.