Асьенда

Дом дразнил меня.

– Cielo santo, – огрызнулся я, но в уголках моего рта заиграла ласковая улыбка. Я подошел к входной двери.

Асьенда Сан-Исидро исцелялась от своих ран.

Я вышел к дневному свету и достал письмо Беатрис из кармана. Кончиками пальцев я провел по своему имени, написанному ее рукой, и по зеленому сургучу, которым она запечатала письмо, чувствуя себя вором, полным трепета перед украденным сокровищем.

Со временем и с Божьей помощью я тоже исцелюсь. Но сейчас я к этому не готов.

Пока что нет.

Я распечатал письмо.

Примечания автора

Все это началось, потому что я боюсь темноты.

В течение первых восемнадцати лет моей жизни мы с семьей сменили девять домов. На четвертом доме я поняла, что все они разные. Одни дома смирные. Пустые и тихие. У других же есть долгие-долгие воспоминания, повисшие плотно, будто занавески, и такие густые, что можно почувствовать эту горечь, едва переступив порог.

У меня есть теория о домах, говорит Андрес.

С тринадцати лет, когда моя семья поселилась в восьмом доме, я считала чувство, что за тобой кто-то наблюдает, невыносимым. Я стала спать с включенным светом. Я годами терпела издевки от сестер. Я все еще боюсь тех сокровенных ужасов, что видят и хранят дома, и копящихся десятилетиями обид, которые пятнают стены, будто наводнение.

Но это всего лишь теория, в конце концов.

Теория, благодаря которой зародилось семя идеи.

* * *

Будучи юной мексикано-американской читательницей, я пыталась найти в художественной литературе репрезентацию. Но ее просто не существовало. Я цеплялась за любую брюнетку на странице и отчаянно искала зеркала, которые отражали бы мой опыт, – когда ты чувствуешь себя не в своей тарелке в месте, которое должно было стать тебе домом.

Уже из первых набросков я поняла, что в этой книге – которая является жертвой на алтаре моих детских страхов и оммажем Ширли Джексон и Дафне дю Морье – будут изображены персонажи, которые выглядят как я и моя семья, говорят и ведут себя так же. Еще я сразу понимала, что хочу, чтобы действие романа происходило во время или после Мексиканской войны за независимость, ведь этот период занимал меня годами.

Так как по образованию я историк, то я с головой окунулась в изучение важнейшего и сложнейшего периода, следующего за окончанием Мексиканской войны за независимость. Исторический период – это нечто большее, чем даты сражений и политики, борющиеся за власть в богатых столицах. Это сумма тысячи мазков кисти безумного художника: это засухи и наводнения, новые законы о наследовании, ткани и строительные материалы, которые дешевеют и дорожают, налоги, которые можно заплатить или проигнорировать, превосходство одного языка над другим. Это ритмы повседневной жизни городов, которые заставили умолкнуть; это духи, движущиеся в тени учебников по истории, которую написали завоеватели.

Я знала, что в 1823 году, через два года после окончания изнурительной одиннадцатилетней войны за независимость, денег было мало. Я также знала, что хочу написать классический готический роман – с величественным старым домом и таинственным новым мужем. Просеивая пепел войны за независимость в поисках подходящего сеттинга, я последовала за деньгами.

Они привели к пульке.

Они привели к асьенде.