Ветер поднялся, зашевелил мои волосы и снова опустился. Облака над холмами, окаймляющими долину, замедлились. Далеко за стенами Сан-Исидро пастух засвистел собаке, и его высокий тонкий голос прорезал чистый воздух.
Могилы молчали.
Я не получил ответа.
Все, чего мне хотелось, – это услышать бабушкин голос, который подсказал бы, что делать, поправил меня, вразумил, ведь так было всегда, еще прежде, чем я научился читать.
Снова поднялся ветер. Он ласково потрепал меня по лицу, и под закрытыми веками расцвело воспоминание. Я был мальчишкой и смотрел, как бабушка укрывает шерстяными одеялами ребенка с лихорадкой и бормочет молитвы, которые я не понимал. Мы были в поселении асьенды, расположенной к северо-востоку от Тулансинго. Я часто сопровождал Тити, когда она приходила к жителям других имений в окрестностях Апана, – на своенравном сером ослике, которого один из моих кузенов в шутку прозвал el Cuervito.
В тот год по многим асьендам прокатилась лихорадка, стремительными волнами отбирающая жизни детей. Я наблюдал, как бабушка ухаживает за ребенком; в правой руке она держала яйцо, а на полу рядом с кроваткой стояла курильница. Копал ленивой змеей извивался к низкому потолку комнаты. Над ребенком нависла тень, будто кто-то накинул на разворачивающуюся передо мной сцену дымчатую завесу, и только бабушка могла пройти сквозь нее невредимой.
Тити встала. Спина у нее уже тогда была сгорблена, длинные косы – белые как молоко, но во всей ее позе чувствовалась непоколебимая сила. Она притянула к себе мать ребенка и обняла ее. Позволила женщине выплакаться и принялась утешать ее – я помнил, что она говорила на кастильском, так как pueblo[32] в той асьенде скорее понимали язык отоми, чем наш диалект науатля.
Как только мы вышли, Тити забрала у меня курильницу. Мы немного отошли от дома.
– Что ты увидел, глядя на это дитя? – спросила она.
Видение завесы прилипло ко мне, как запах дыма. Что-то наблюдало за мальчиком, что-то ждало его.
– Он умрет, так ведь? – прошептал я.
Тогда бабушка смотрела на меня сверху вниз, а не наоборот. Она печально кивнула.
– Да.
– И какой тогда от нас толк? – голос сломался на этих словах. – Если мы не можем это остановить?
Тити остановилась и взяла меня за локоть. Я уставился на ее поношенные сандалии.
– Посмотри на меня, Андрес. – Я подчинился. – Что еще ты увидел?
Я мысленно вернулся в темную комнату, в ее спертый воздух; единственный свет исходил от двери и от огня, зажженного, чтобы помочь ребенку справиться с жаром.
– Его мать?
– Некоторые болезни нам неподвластны, – объяснила бабушка. – Но некоторые мы можем облегчить. Например, горе. Или одиночество. – Она посмотрела мне в лицо. – Понимаешь? Забота о заблудших душах – наше призвание.