Асьенда

– Боюсь, тебе этого недостаточно, – сказала она как-то. – Однажды ты пойдешь неизвестной мне дорогой. Ты должен будешь сам найти свой путь.

Это воспоминание каждый раз пронзало мне сердце, ведь я и презирал, и боялся того, что бабушка окажется права. Я всего лишь хотел пойти по тому же пути, что и Тити. Но даже до того, как я стал священником, было ясно – этого не произойдет.

Мой отец, Эстебан Вильялобос, был родом из Севильи и приехал в Новую Испанию[34] искать удачи – так он нашел работу на асьенде Сан-Исидро. Отправившись с полуострова на другой берег моря, он взял с собой единственную сестру.

Я видел ее лишь однажды. Вскоре после того, как мать умерла – мне минуло двенадцать. – я вернулся в отцовский дом в Апане. Проведя несколько дней в компании Тити и Паломы, я заметил на кухне высокую женщину. Всем своим видом она напоминала быка; руки у нее были широкие и мозолистые, волосы – медно-каштановые, а темные глаза искрились, как порох. Отец сказал, это его сестра Инес но, невзирая на родство, они обращались друг с другом довольно строго и холодно. Инес сказала, что приехала повидать брата и попрощаться с ним, после чего вернется в Испанию – ее поездка в Веракруз была запланирована на завтра.

Следующим утром отец отправился в тюрьму, так как это входило в его обязанности помощника каудильо, а я проснулся и обнаружил Инес на кухне. Я видел, что она подняла краешек одной из половиц и подкладывала под нее связку бумаг.

Мне казалось, я двигаюсь бесшумно, но Инес подняла голову. Она замерла, пристально посмотрела на меня своими пороховыми глазами и прищурилась. Уголки ее глаз стали похожи на гусиные лапки.

– Ты, – сказала она лукаво; в голосе ее сквозили вражда и некая безжизненность. – В тебе кроется тьма Дьявола, не так ли?

– Я… Я не понимаю, о чем вы, – от удивления я стал заикаться и для пущей убедительности перекрестился. – Боже упаси.

Ее светлые брови взлетели к самым волосам, отчего лицо приняло сардоническое выражение.

– Не лги мне. Я поняла это в тот момент, когда увидела тебя.

Меня захлестнуло горьким чувством стыда вперемешку со страхом. Я рассердил ее, хотя и не понимал, в чем мой промах и как его исправить, и это меня пугало. Я молча наблюдал, как она закончила прятать бумаги и вернула деревянную половицу на место.

– Считай, это твое наследство. – Инес прижала половицу, ладонь коснулась дерева с глухим, странным звуком. – Лучше спрячь его, для своего же блага.

Не сказав больше ни слова, она собрала вещи и ушла.

Это. Но о чем шла речь? Не прошло и недели, как Инес уехала, а я, снедаемый любопытством, пробрался на кухню и заглянул под половицу. Бумаги, которые она спрятала, были сшиты в книжицу; листы пожелтели от старости, на краях виднелись следы пальцев. Я научился читать в школе и, несмотря на то что в том возрасте был не самым большим умельцем, смог разобрать, что глифы на страницах, пляшущие в танце чужого языка, не принадлежали ни к кастильскому, ни к латинскому.

Голоса в стенах отцовского дома позади меня заворковали. Волосы на шее встали дыбом, когда я почувствовал, что они разглядывают глифы через плечо, и их темный интерес будто стекал вниз по спине грязью.

Я в тот же день отнес бумаги Тити. Она не умела читать, но вскоре стало ясно, что для толкования книжицы, которую оставила Инес, этот навык был и не нужен: следуя зову собственного дара, Тити обнаружила, для чего предназначались эти глифы. То были заговоры на защиту и исцеление, на изгнание злых духов и проклятия. Тити соединила их со своими собственными заклинаниями и обучила меня усмирять тьму, что крылась внутри. Если Инес владела этой книжицей с глифами и обращалась к самому Дьяволу, должно быть, она тоже принадлежала к ведуньям, только совершенно иного сорта, чем Тити. И каким бы образом Инес ни получила свои силы, они передались мне – либо через кровь, либо через дар в виде книжицы, либо совместно.

Я научился перекладывать для себя то, чему меня учила Тити, с языка науатль, но, когда мне было шестнадцать лет, отец обнаружил записи, которые я в спешке спрятал под кровать в его доме.

Мне казалось, я знаю отцовский нрав так же, как знаю погоду. Если в него хлынуло пульке, следом ожидался приход бури, хлопанье дверей, разговоры на повышенных тонах. Я мог обойти худшее, если был достаточно терпелив; я научился сливаться со стенами, как будто сам был одним из голосов. Но если же я проявлял свой нрав или огрызался, то навлекал на себя беду.

Когда я попытался отобрать у отца бумаги, то ожидал, что он накричит на меня, толкнет или даже ударит.

Но вместо этого отец отшатнулся от меня.