Во второй половине 1785 года граф Брюс и архиепископ Московский Платон получили два указа, которые требовали духовной и светской ревизии всех частных школ и училищ в Москве, а затем и ревизии книг, вышедших из новиковской типографии. В указе говорилось, что в школах допускается «суеверие, развращение и обман», а среди книг печатаются «многие странные книги»; затем требовалось, чтобы впредь не появлялись книги, в которых заключается «колобродство, нелепые умствования и раскол». Сверх того, архиепископу предписывалось испытать Новикова в Законе Божием. Это было первое серьезное предостережение, сделанное императрицей. Московский губернский прокурор А. А. Тейльс нашел только две вредные книги, напечатанные в университетской типографии Новикова, другие же вредные книги печатались в компанейской типографии, или в типографии Лопухина. Так как все эти типографии находились в распоряжении Новикова, то очень возможно, что компания избегала печатать в университетской типографии наиболее опасные книги. Впрочем, на этот раз в руки следователей еще не попали книги, напечатанные в тайной типографии без надлежащих разрешений; эти книги как раз имели наиболее важное значение. В общем, Тейльс опечатал, считая нужным подвергнуть рассмотрению, 461 название книг, продававшихся в книжной лавке Новикова. Книги были рассмотрены цензорами, назначенными архиепископом Платоном. В Управе благочиния Новикову пришлось давать показания о печатании книг в его типографиях. Платон нашел среди книг, предложенных ему для рассмотрения, частью книги зловредные, частью книги мистические, которых архиепископ, по его сознанию, не понимает, и частью книги, полезные для общества.
Весь этот розыск кончился для Новикова на этот раз довольно благополучно. Архиепископ Платон признал Новикова хорошим христианином, найдя удовлетворительными все его ответы касательно веры.
Книги, признанные Платоном зловредными, не особенно испугали императрицу, потому что среди них были сочинения энциклопедистов и т. п. Указ 27 марта 1786 года запрещал продажу только шести книг, как раз книг масонского направления. Тот же указ вообще заключал в себе угрозу в адрес Новикова и его типографий, запрещая печатать книги, исполненные «странных мудрований».
Но одновременно царское правительство стало преследовать и благотворительную деятельность Новиковского кружка. Указом от 23 января 1786 года повелевалось все частные школы и больницы в Москве, кроме имеющих особые привилегии и состоящих в особом правлении светского или духовного начальства, подчинить ведомству Приказа Общественного Призрения и вообще иметь наблюдение за всеми учреждениями Новиковского кружка[281].
В следующем году преследования приняли уже более серьезное направление. По-видимому, раздача Новиковым хлеба простому народу в голодный 1787 год послужила толчком к интенсивным мерам против кружка. В этом году последовало запрещение печатать в светских типографиях книги[282], относящиеся к церковному или Священному Писанию, запрещена продажа этих книг в частных лавках, что грозило совершенным прекращением издательской деятельности Новиковского кружка; наконец, последовало запрещение отдавать Новикову университетскую типографию[283]. В 1791 году в Москве появляется известный граф Безбородко, имевший целью негласно произвести следствие о масонах. Он имел очень широкие полномочия, но удалился из Москвы для доклада императрице, не начав формального следствия, видимо не считая его нужным («Записки» Лопухина в «Русском архиве»[284]).
До 1792 года у правительства был ряд подозрений, но, по-видимому, не было еще прочных улик. В этом году оно осведомилось о продаже в московских лавках какой-то запрещенной книги, а также и о том, что у Новикова в селе Авдотьине имеется тайная типография[285]. Начались розыски, и Прозоровский установил факт продажи в московских лавках «Новой Киропедии», экземпляры которой были конфискованы у Новикова при первом допросе. Последовали обыски и арест самого Новикова, который тогда находился в своем подмосковном селе Авдотьине. Розыски обнаружили тайную продажу 20 запрещенных книг и 48 книг, напечатанных без указанного разрешения. Продажа запрещенных книг происходила как в лавках Новикова, так и в лавках, имевших с ним сношение[286]. Князь Прозоровский сам занялся допросом арестованного Новикова. По наблюдениям князя, Новиков оказался человеком «натуры острой, догадливой», он робел на допросе, но не «замешивался»; он показался Прозоровскому человеком «коварным и лукавым». К делу были привлечены книгопродавцы (Кольчугин и другие), продававшие запрещенные книги, взятые ими у Новикова[287]. После первого же допроса Прозоровского Новиков с большими предосторожностями, кружным путем, был отправлен в Шлиссельбург и здесь попал в руки известного следователя Шешковского. Основная цель Шешковского заключалась в том, чтобы установить, не преследовал ли Новиковский кружок политических целей или целей противорелигиозных. Известно, что следствие кончилось заключением Новикова в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет.
Одновременно с арестом Новикова Прозоровский производил следствие о его сообщниках. Тургенева тогда не было в Москве. Поэтому допросу прежде всего подверглись князь Н. Н. Трубецкой и И. В. Лопухин. Последний в своих записках передает подробности допроса. Сам Лопухин вынес впечатление, что московский главнокомандующий «ожидал раскрыть во мне превеликого злодея государственного и надеялся, что доведется меня арестовать». Из первых слов Прозоровского Лопухин мог усмотреть, какую важность он придает всему этому делу. Лопухин сам писал ответ на вопросы, заготовленные в Петербурге при участии императрицы. Много раз во время допроса Лопухину пришлось заявлять о своей верноподданнической преданности и верности государыне и о том, что он не уступит ни князю Прозоровскому, ни кому другому в обязанностях верного подданного и сына Отечества.
Лопухину, Трубецкому и Тургеневу, согласно указу императрицы, угрожала ссылка. Но, по-видимому, на Екатерину показания Лопухина произвели очень благоприятное впечатление, и ссылка его не состоялась. Он оставлен в Москве под присмотром полиции. Трубецкой и Тургенев были сосланы[288]. Князь Н. В. Репнин, переписка которого со Шрёдером сделалась известной императрице, оставлен был в подозрении и в последующее время уже не пользовался милостями государыни.
Окончив допрос ближайших сотрудников Новикова, князь Прозоровский продолжал розыски запрещенных книг. По его распоряжению два цензора со стороны университета и два – со стороны духовенства рассматривали книги во всех московских лавках, руководясь строгой инструкцией главнокомандующего. Найдено было новое отделение в Гендриковском доме, где оказались недозволенные книги, несколько книг в книжных лавках были признаны «весьма недостойными существовать», в том числе и карамзинский перевод «Юлия Цезаря»[289].
Из других сотрудников Новикова правительство оставило в покое А. М. Кутузова, жившего в Берлине по масонским делам, известного купеческого сына Походяшина, истратившего свое состояние на предприятия Новиковского кружка. Гамалея подвергся легкому допросу полицейских чиновников, князь Енгалычев, В. В. Чулков, О. А. Поздеев, куратор Московского университета М. М. Херасков и многие другие, прикосновенные к делу, отделались только одним испугом[290].
Значительно большее внимание было уделено двум молодым воспитанникам Новиковского кружка, только что возвратившимся из-за границы после четырехлетнего здесь учения, Невзорову и Колокольникову. Оба они были арестованы в Риге и немедленно доставлены в Петропавловскую крепость. Оба были подвергнуты строгим допросам. Допрошен и доктор Багрянский, тоже из числа воспитанников Новиковского кружка, в то время находившийся, как врач, при больном Новикове. Следствие стремилось выяснить отношение этих молодых людей к Новикову и его кружку, равно и отношение их к масонству. Показания этих молодых людей интересны лишь как биографический материал, так все трое были слишком далеки от участия в масонской деятельности и сами были воспитанниками Новиковского кружка. Невзоров и Колокольников заболели во время допроса, и их перевели в Обуховскую больницу, где Колокольников вскоре умер. Невзоров некоторое время оставался в больнице как душевнобольной. Его последние ответы на следствии производят бесспорное впечатление ответов душевнобольного. Багрянский же получил разрешение ухаживать за Новиковым в крепости[291].
Ликвидировав дела с представителями Новиковского кружка и с самим Новиковым, правительство занялось ликвидацией финансовых дел новиковской компании. Конфискованные книги, напечатанные тайно или напечатанные с разрешения, а затем запрещенные, были сожжены в количестве 18 656 экземпляров. В 1794 году в Гендриковском доме было открыто еще одно помещение с книгами, ранее неизвестными, и часть этих книг также была сожжена.
Дела компании находились в весьма расстроенном состоянии. Личное имущество Новикова было невелико, компания же оказалась имеющей большие долговые обязательства, значительно превышающие ее имущество. Попытки продать с публичных торгов дом компании, ее аптеку, типографию оказались неудачными, ибо не было охотников торговаться[292]. Все материальные дела новиковской компании ликвидированы в окончательном виде при императоре Павле.
Сделав общий обзор преследований, необходимо теперь особо выделить дело Новикова, отношение его к остальному масонству. Так как в науке долгое время дело Новикова в представлении ученых совершенно сливалось с делом всего масонства, то для многих суровое осуждение Новикова казалось величайшей несправедливостью. Но думается, что Новиков вовсе не нуждается в оправдании и что историку не приходится выступать в роли обвинителя императрицы. В этом деле получилось то, что всегда бывает, когда представитель власти стремится удержать существующий порядок вещей, оберегает его от тех элементов, которые способны внести новую прогрессивную струю в общественные или политические соотношения. И Екатерина поступила так, как только и мог поступить государь с убеждениями, в которые он веровал, а Новиков подвергся обычной участи общественного и политического деятеля, пошедшего вразрез с курсом правительства, без надежды на возможность убедить его в правоте своих идеалов. В самом деле, история вопроса в науке такова. Один из первых исследователей, Лонгинов считал Новикова совершенно невиновным и искал причины его заточения в нерасположении к масонам фаворита императрицы графа Дмитриева-Мамонова. Он же говорит о недоброжелательстве к дружескому обществу куратора Московского университета графа Мелиссино[293]. Недавно профессор Иконников высказал мысль, что первое дело, возникшее против Новикова в конце 1785 года, было результатом внушения лица, желавшего сделать неприятность архиепископу Платону поручением ему испытать Новикова в религии[294]. С особенной обстоятельностью останавливался на деле Новикова покойный академик Пыпин, обращая внимание на моральную сторону дела. Он особенно подчеркивает то обстоятельство, что участь Новикова была решена без формального суда. Это замечание правильно, но напомним, что тогдашний суд нашел бы в Уложениях и воинских артикулах еще более суровую форму наказания для Новикова. Пыпин настаивает на том, что никаких неоспоримых доказательств для взведенных на Новикова обвинений найдено не было, не было найдено никаких указаний на какие-либо сокровенные замыслы. Таким образом, Новиков был осужден за печатание неразрешенных книг, что в глазах правительства большого значения не имело. Оправдывая Новикова, Пыпин, однако, не может не признать того, что обвинения были направлены против общественной деятельности Новикова, но отрицает за ним «какие-нибудь политические затеи»[295]. Впрочем, по существу, в объяснении этого вопроса Пыпин следовал за мнением, уже ранее его высказанным Якушкиным (сборник «Почин»[296]). Для Незеленова, который очень много разъяснил в этом деле, суровое осуждение Новикова сравнительно с судьбой, постигшей главу этого ордена князя Трубецкого, не совсем ясно. Поэтому автор высказывает догадку, что Новикова судили как журналиста за убеждения, высказанные им в журнальных статьях[297]. Напротив, новейшие исследователи прямо указывают на общественно-преобразовательный элемент в деятельности Новикова[298], даже на политический элемент (например, профессор Сиповский, хотя, по его мнению, «Екатерина не могла обличить Новикова, судя по обнародованным документам»[299]).
Действительно, в деле Новикова и во всей его деятельности общественная и политическая сторона должна быть поставлена на первом плане, и сам Новиков хорошо это понимал, называя ее «осью всего делопроизводства»[300]. Даже более того, масонство самого Новикова, после исследования Незеленова, может быть заподозрено; по крайней мере, чистота его. По характеру своему Новиков и не мог быть чистым масоном, ибо не признавал орденских обрядов, ему приходилось отрекаться со слезами от своей «умственности», от веры в свои силы, каяться в небрежении об обучении братии[301]. Как журналист Новиков проводил многие передовые идеи, которые не могли не вызвать тревоги в Екатерине II. Но императрица не касалась вопросов журнальной деятельности во время производства следствия. Следствие дало иной материал, который хотя и не дал правительству удовлетворительного ответа на многие из поставленных вопросов, но оно во многих случаях могло убедиться в том, что арестованные без вреда для себя и не могут дать отчетливого ответа.
Так, для следователя было очень важно выяснить отношения Новикова и его кружка к иллюминатству. Новиков на следствии очень отрицательно отзывался об иллюминатах, тем не менее в руках следователей были документы противоположного характера[302]. В научных взглядах на этот вопрос существует разногласие. Пыпин, например, сомневался, что у нас были последователи иллюминатов[303]. Напротив, новейший исследователь профессор Сиповский в деятельности Шварца видит отражение тенденций иллюминатства, находя подтверждение своему мнению и в его биографии[304]. Те же черты практической деятельности на почве политического обновления русского общества характеризуют также и Новикова[305].
В деле Новикова не все шло так гладко и невинно, как это иногда представляют исследователи. Нельзя не обратить, например, внимания на то, что даже в своих показаниях Новиков далеко выходит за пределы той деятельности, которая была бы свойственна чистому масонству. Он, по собственному признанию, выпускает в свет «мерзкие» книги, принимает деятельное участие в сношениях с Павлом, имеет в руках бумаги, от которых сам приходит в «ужас», однако переписывает и сохраняет их. В своих ответах Шешковскому Новиков несколько раз хитрит, запирается, говорит неправду, два раза он давал подписку о том, что не будет продавать запрещенных книг, и все же продавал. В руках правительства были еще какие-то бумаги, уличавшие Новикова[306].
Но, разумеется, в вопросных пунктах Новикову особо важное значение придавалось его сношениям с великим князем Павлом Петровичем. Показания самого Новикова о сношениях его с Павлом, как это естественно ожидать, отличаются величайшей осторожностью. Ясно одно, что Новиков еще раньше и по собственному почину подносил великому князю книги. Новиков не отрицал и того, что архитектор Баженов был в милости у великого князя и вел с ним какие-то переговоры. Нельзя было скрыть и того, что Павел милостиво относился к самому Новикову. Сношения Новикова с великим князем не были его личным делом: о каждом шаге в этих сношениях он совещался с князем Ю. Н. Трубецким и вообще со старшими братьями, ничего в этом деле не предпринимал без своего друга Гамалеи. При этих сношениях принимались меры крайней предосторожности. По своему обыкновению, Новиков в ответных пунктах обо многом отзывался запамятованием. Но он не мог скрыть того, что всякого рода пересылки от масонов к великому князю принимались последним очень милостиво. В одном из докладов Баженова было что-то «конфузное», было что-то такое, что заставило Новикова с Гамалеей «испугаться», так что приятели «тогда же бы ее [бумагу, записку Баженова] сожгли от страха» и не сожгли только потому, что надо было записку показать князю Трубецкому. В записке было что-то такое написано, что Новиков не отдал ее в подлинном виде даже князю Трубецкому, но сам переписал ее и несколько «оранжировал», сократил и «все невероятное выкинул». Конечно, были приняты меры к тому, чтобы чья-нибудь болтливость не выдала дела[307].
Новиков, очевидно, показал то, что необходимо было показывать, что скрывать было бы бесполезно и вредно. Таинственные документы, фигурировавшие в деле, до нас не дошли. Но и из этих показаний ясно, что сношения с великим князем выражались не в одной пересылке книг и, очевидно, имели какую-то политическую подкладку. Недаром сам Новиков признавал себя достойным жесточайшего наказания. И следователи Новикова вынесли общее впечатление, что в его ответах «есть нечто сокрытым быть желающее»[308].
Не входя в подробности, напомним, что цесаревич Павел действительно был окружен ревностнейшими масонами, которые потом в его царствование играли первенствующую роль[309]. Новиков не только подносил великому князю книги, но некоторые посвящал ему, например «Опыт исторического словаря о российских писателях»; он принимал горячее участие в поднесении конституционных планов наследнику[310]. Еще Шварц предлагал признать великого князя Великим Провинциальным астером, на что тогда не решились, но все же должность мастера русской провинции оставалась вакантной[311]. Масонские песни[312] очень часто обращаются к Павлу. В них Павел для масонов становится «зраком ангела», будущим отцом, в Павле масоны видели идеал царя.
ebooksa