— Мы вчера с Юрием Тимофеевичем в «Родину» ходили на «Индийскую гробницу». Я, Нин, так наплакалась. — Это говорила мать.
— А я все никак не попаду. Там билетов не достанешь. Такая очередища. — Это голос тети Нины.
— А нам знакомый Юрия Тимофеевича с работы достал. А так, что ты, разве выстоишь.
— Расскажи, Шур, — попросила тетя Нина.
— Сейчас расскажу, — пообещала мать и залилась вдруг тихим смехом.
— Что? Ты чего Шур? — тетя Нина невольно заразилась материным весельем, и в ее голосе тоже прорывался смех.
— Перед сеансом пел московский артист Бунчиков.
— Это тот, который по радио поет? — удивилась тетя Нина. — Они еще с Михайловым поют «Нелюдимо наше море». Этот баритоном, а Михайлов басом.
— Этот, этот, — подтвердила мать. — Так ты не поверишь, у него губы подкрашены.
— Да что ты? Как у женщины?
— Ну, не так ярко, но заметно. Я спрашиваю у Юрия Тимофеевича, зачем, мол, это? А он говорит: «Это же артисты. Они перед публикой выступают. И глаза подводят, чтобы ярче внешность была. Освещение-то искусственное, и черты лица, как бы, расплываются».
— И глаза подводят? — ахнула тетя Нина.
Потом мать с тетей Ниной о чем-то шептались. Тетя Нина засмеялась, потом наступила пауза, и тетя Нина снова попросила:
— Ну, расскажи про кино-то?
Я надел штаны и вышел на кухню.
— Привет, жених, — приветливо улыбнулась мне тетя. Нина. Я по обыкновению буркнул под нос что-то вроде «здравствуйте» и стал поддавать снизу ладонями носик рукомойника. Я терпеть не мог это тети Нинино «жених».
— Ладно, расскажу, только покормлю своих мужиков, — пообещала мать, и тетя Нина пошла было к себе, но вернулась:
— Да, Шур! Ты знаешь новость-то?
— Какую? — не отрываясь от плиты, спросила мать.
— Жорик-то с Анькой расписались. На ноябрьские свадьбу играть будут.