— Угy, — буркнул я, стараясь не обращать на нее внимания.
— Юрий Тимофеевич дома? — тихо спросила Нина мать.
— Отдыхает. Что-то ему нездоровится сегодня.
— Слушай! Что я тебе расскажу, — уже без опаски, что может помешать отец, затараторила тетя Нина. — Знаешь старого Мурзу?
— Это Мухомеджан чтоли? — стала вспоминать мать.
— Да ты что, Шур! Мухомеджан — это молодой, у него мать. Там отца нет. У того сестра горбатенькая. А этот живет рядом. Ну, у него дочка грудастая такая, Зульфия, и сын Юсуп.
— Да помню, помню, — перебила тетю Нину мать. — От которого жена сбежала, а Мурза его дед.
— Какой тебе дед? Отец он ему.
— Как отец?… Ну, ты меня убила! Юсупу-то лет семнадцать будет. Сколько же тогда Мурзе?
— Да без малого восемьдесят.
— Это, значит, Юсуп родился, когда Мурзе за шестьдесят было, — все подсчитывала мать.
— Выходит, так, — согласилась тетя Нина.
Я хорошо помнил сцену, когда из дома во двор выскочила разъяренная старуха Джамиля, которую все звали просто Милой, и стала сыпать проклятиями, грозя кулаком в небо, перемешивая татарские слова с русскими:
— Чтоб тебе сдохнуть, сука! Чтоб твои глаза бесстыжие закрылись навсегда! Чтоб твоим родителям мучиться до конца дней своих!
Она завыла и стала рвать на себе волосы, потом упала на колени, возвела руки к небу и с надрывом, словно, выплескивая отчаяние вместе с душой, выкрикнула:
— За что, Аллах, ты так покарал нас? Или мы меньше правоверные, чем другие?
Из дома выбежали Зульфия и Юсуп, ухватили Милу под руки и утащили волоком в дом.
— Чегой-то она? — спросил удивленный Самуил Мухомеджана.
— От Юсупа жена сбежала.
— У них же маленький ребенок!