Я очень обрадовался и поблагодарил его. На следующий день все так и вышло, как мы договорились. Вымывшись в бане, мы взяли в проводники одного из носильщиков караван-сарая и отправились на поклонение великому шейху сеиду Сафи ад-Дину.
С величайшим благоговением ступили мы в его чистейший мавзолей. Один из служителей этой высокой обители провел нас к могиле святого шейха. Мы прочли молитву поклонения и фатиху. Затем прошли на кладбище к месту упокоения благословенного шаха Исмаила[151] и там тоже прочли фатиху.
Наш мысленный взор был озарен яркими лучами нравственного величия сего благородного падишаха, чье правление украсило страницы нашей государственной и религиозной истории. Сравнивая положение тех лет с нынешним, я невольно заплакал и сказал:
— О, да буду я жертвой твоей чистой могилы! В течение тринадцати лет ты укреплял основы государства и святой религии — да стану я жертвой твоего рвения! Подними же голову из этого благословенного праха и взгляни, как унизили и обесценили эту религию и это крепкое государство твои подлые потомки! От былых шиитских улемов осталось лишь одно название, все стремятся только к тому, чтобы приобретать богатства и доходы, получать должности и участвовать в политике. И ни у кого нет забот о распространении учения пророка. Главное их занятие — ради увеличения шума, поднимаемого их башмаками, т. е. ради тщеславия, стремиться участвовать во всех правительственных мероприятиях, будь они правые или неправые. Ни один из них и в мыслях не держит поддержание великолепия тех святых обычаев, кои ты возродил. Все их усилия направлены прежде всего к тому, чтобы заполучить, чего бы это ни стоило, пять или шесть доходных деревень, а уж тогда, на досуге, в полном душевном удовлетворении, они начинают бегать по всяким местам, участвуют во всяких тяжбах, в которых используют по отношению и к истцам, и к ответчикам существующие и несуществующие законы и постановления. Они готовы разрушить благополучие каждого второго человека на благо своего собственного очага. Они порочат и оскверняют чистые и неколебимые законы шариата и превращают их в орудие для извлечения незаконных доходов. Вместо того, чтобы подумать об улучшении положения мусульман, они потворствуют всеобщей разрухе и лишний раз подтверждают верность поговорки: «Когда развращаются улемы, развращается и весь мир».
Погруженные в эти горестные мысли, мы прошли в мавзолей Тахмаспа I.[152]
Прочтя фатиху и совершив намаз в честь этого благочестивого шаха, мы решили осмотреть музеи китайского фарфора[153] при мавзолее, который пополняется по обету приношениями из разных стран, и о нем следовало бы рассказать особо.
Наши глаза не могли налюбоваться бессчетным множеством драгоценных фарфоровых сосудов, вывезенных со всех концов страны. Вместе с тем мы заметили, что многие полки были пусты. Нам пояснили, что часть вещей была разграблена во время русских завоеваний. Я понимал, что это результат неотвратимого хода исторических событий, но все же зрелище это было невыносимо печально, и поэтому я воздерживаюсь от подробного описания музея.
Мавзолей и роскошная мечеть рядом с ним отделаны с большим великолепием и с затратой огромных средств, что свидетельствует о ревностном отношении их основателя к сооружению этих памятников. В охране же их подобной ревностности не заметно. Они сильно нуждаются в ремонте. Говорят, что мечеть владеет большим вакуфным имуществом, однако какими негодяями и нечестивцами растаскиваются средства от этого имущества, никому неизвестно. В Иране от вакуфных имуществ осталось лишь название.
Вняв нашим усиленным просьбам, служители мавзолея открыли перед нами его сокровищницы. Мы увидели плиту с куфическими письменами[154] эмира правоверных, льва бога, победителя — Али ибн Абуталиба — да будет над ним мир! Внизу плиты было начертано: «Писал Али ибн Абуталиб». Нам посчастливилось увидеть и доску с письменами святого имама Хасана[155] — да будет над ним мир! Там внизу тоже была начертана подпись: «Писал Хасан ибн Али».
Мы с благоговением прочли обе надписи, поцеловали их и приложили к глазам. Лицезрение этих двух сокровищ, цена которых была неисчислима и в этом, и в том мире, озарило ярким светом наши души и влило в них новые силы. Мы были бесконечно счастливы. Слава творцу, что он ниспосылает иногда нам подобное счастье, которое утешает измученный дух и врачует страждущее сердце!
Свершив поклонение, мы одарили прислужников и вернулись домой.
На следующий день мы отправились в Нарин-Кале. Хотя некогда это была мощная крепость, но сейчас похвалить ее было не за что. У ворот, прислонившись к стене, стоял старик с мечом в руках, по виду караульный артиллерист. Крепость огибал, словно змей, двойной ров, через который были перекинуты два мостика. Мы перешли мостик и увидели высокую крепостную стену, внутри которой находились резиденция губернатора и большая мечеть, а также баня. Я заметил также десять или двенадцать пушек, стоявших в разных местах — словно памятник былому; ныне, конечно, они уже ни на что не годились. Они не стоили даже того металла, который был когда-то затрачен на их изготовление.
Рядом с арсеналом мы увидели несколько пустовавших помещений, по виду — казарм, однако ни единого солдата там не было. Ради любопытства я заглянул в одно из этих помещений, но сразу же мне в нос ударил запах тления; увидев страшную сырость и грязь, я выскочил оттуда, зажав нос руками.
Потом, поднявшись на башню и обратившись в сторону Кума,[156] я воскликнул:
— О ревностный государь, шах Аббас! О принц Аббас-мирза,[157] где вы? Восстаньте из черной земли, посмотрите, как ваши недостойные потомки охраняют то, что вы им передали! С какими трудностями вы возвели мощные крепости, эти исполинские цитадели-города для защиты родины от вторжения врагов! А они теперь, рассевшись внутри этих укреплений, издают зловредные указы, направленные на разрушение родины, на грабеж и убийство ее сыновей. Без стыда превращают они места, где некогда обитали борцы за истинную веру, в свалку мусора и нечистот. Где ты, о бесстрашный государь, о энергичный и благочестивый падишах, гордость династии сефевидов — отважный шах Аббас?! Где ты, великий Аббас- мирза?! О государь, зачем поспешил ты уйти, как безвременно сразила тебя неумолимая смерть! О, если бы процарствовать тебе теперь лет тридцать-сорок, чтобы наверстать все то, что было потеряно бездарностью твоих потомков, и снова возродить Иран! О государь, все стремящиеся к справедливости и любящие свою родину иранцы никогда тебя не забывали и не забудут! Ты всю свою жизнь провел в седле, но не нашлось таких, кто бы последовал за тобой к достижению святой цели. Патриотизм, благородство, любовь к родине ушли с тобой в землю. Твоя кончина разбила иранцам сердце и разорвала пояс порядка Ирана, и родина, и мы осиротели. После тебя лишь слуга твой Мирза Таги-хан всю жизнь отдал на служение родине. Он приготовился было исправить разрушенное, но вероломные предатели родины в бане, которая впоследствии получила название «бани смерти», заставили его отступиться, не ратовать больше за прогресс Ирана и навсегда закрыть глаза. Это тоже дополнило несчастья Ирана и иранцев. Да смилуется над ними господь!
В этом скорбном раздумье, с бьющимся сердцем я отправился домой. На следующий день во время завтрака вошел смотритель и спросил:
— Господин, что же вы не идете?
— Куда? — удивился я.
— Сегодня на площади Нарин-Кале будет бой буйволов, — сказал он. — Там уже собрался весь город.
— Что ж, это не плохо! Раз у нас нет других дел, пойдем, — предложил я Юсифу Аму.
ebooksa