Бледное, тронутое морщинами лицо матушки Евникии чуть смягчилось при виде боярыни Мирославы:
– Благословляю тебя, дочь моя, – привычно осенила она крестом подбежавшую женщину и строго посмотрела на стоявшую здесь же Степаниду. Та кивнула и тут же исчезла из комнаты.
– Присаживайся, матушка Евникия. Сейчас велю подать квасу, да вина монастырского.
– Некогда мне квасы твои распивать, Мирослава. Прослышала я, что в блуде сожительствуешь с неким Ратмиром, – мрачно посмотрела она на зардевшуюся от волнения Мирославу. – С чего бы тебе, собирающейся принять постриг, стало это нужно? Или бесы взялись искушать тебя?
– Есть такой грех, матушка Евникия, – не стала отрицать Мирослава. – Он мне жизнь спас. Лошадь мою взбесившуюся на скаку остановил, да она ему ногу всю переломала. Вот и лечу его сейчас мазями своими.
– Так мне сегодня сказали, что он везде на коне разъезжает. Это со сломанной-то ногой? – подняла брови игуменья Евникия.
– Не так я сказала, матушка игуменья, – засмущалась Мирослава. – Зашибла она его сильно. С посохом он ходит. А на лошади верхом только сегодня поехал. Я ему предлагала повозку, да он отказался.
– Так если жизнь спас, то и поставила бы ему свечку за здравие. Что же сразу-то во все тяжкие пускаться?! Тем более что он много тебя моложе.
– Всё уже успели донести, – продолжая растерянно улыбаться, покачала головой Мирослава. – Вот ведь народ, у нас, какой!
– А то ты не знала, какой у нас народ! Вот такой вот народ! Правильный! А ты, какой пример этому народу подаешь, а?! Огорчила ты меня сильно, Мирослава. Придётся тебе усердно грех этот отмаливать. Завтра же отправляй его ко мне в монастырь, где ему по приказу дьяка Лаврентия уже светлица отведена, и рухлядь всякая выдана, – голосом, не терпящим возражений, произнесла игуменья Евникия. – А сама завтра придешь к отцу Ермолаю и покаешься в своём грехе. Думаю, что епитимью он на тебя не наложит, а вот к Таинствам Христовым не допустит на какое-то время, да и от Причастия отстранит.
По лицу Мирославы пробежала тень.
– Не думаю, что смогу прогнать его от себя, – негромко ответила она. – Словно наваждение на меня какое-то нашло, матушка. Не пить, не есть теперь не могу без него. Дышать не могу, если недовольство его какое к себе чувствую…
– Не иначе, как околдовал он тебя, – покачала головой игуменья. – Сказывали мне, что хорош он собой, умён и обходителен со всеми.
– Всё правда, матушка игуменья, – согласно кивнула Мирослава.
– Нечистый тебя путает, дочь моя. Избавься от него завтра же! Ты же остаток жизни хотела посвятить Творцу нашему небесному. Помнишь наш с тобой разговор при первой встрече?
– Помню, матушка Евникия. Да только боюсь, что уже не смогу я этого сделать, – покачала головой Мирослава, в отчаянии заламывая руки.
– Ничего, дочь моя, я тебе помогу. Веди его сюда. Хочу глянуть на этого искусителя, да и другой разговор у меня к нему ещё есть, – игуменья степенно опустилась на скамью и вопросительно посмотрела на растерявшуюся женщину: – Ну?
– Сейчас, сейчас, матушка Евникия, – Мирослава, спотыкаясь на бегу, кинулась к ступенькам лестницы, ведшей наверх…
– Ратмирушка, там пришла мать Евникия. Очень хочет тебя видеть и просит вниз спуститься, – запыхавшись, произнесла разрумянившаяся от волнения Мирослава. Она рукой подобрала рассыпавшиеся по плечам волнистые волосы и накинула на голову белый кружевной платок.
– Даже так! – воскликнул Ратмир и поспешил встать с постели, накидывая на себя кафтан и приговаривая: – Вот повезло, так повезло. А я собирался к ней завтра пойти.